Вставай же, Лазурница. Экая неудачница.

Я приподнялась, тут же рухнув; неведомая сила, давившая мне на позвоночник, старалась удержать меня у подстилки, наваливаясь всем весом сверху; и вроде вчера не было никаких изнуряющих тренировок, чтобы мое тело сейчас так бездыханно лежало, а лапы подрагивали. Давно я не чувствовала этого онемения, пробиравшего от органов до кончиков усов - значит, прошедшим днем хорошо поработала и предел исчерпан. Но мне чужды все эти физические преграды - главное, что моральный мой сидящий внутри ублюдок (как же я себя обожаю) не смел комментировать сие мое позднее пробуждение и был здоров, иначе подорвется весь лагерь от пороха и грубых слов; его стоит воспитывать, но пока сам не окреп и ведет себя, как малолетний ребенок. Подгоняемая осознанием упущенного времени, моя тушка все-таки приподнялась, борясь с усталостью и выглянув за пределы этой импровизированной пещеры, что звенела пустотой и одиночеством. Мою морду сразу пересекла улыбка, плоско вытянутая уголками губ: никого нет, и лишь маленькие отморозки, мучащие бедную ящерку неподалеку, визжали от счастья. Вытянувшись, ставя лапы на порог палатки, я облизнулась и подставила светлую грудку теплым лучам солнца: боги сегодня были благосклонны, подарив Светлолесью положительный в плане погоды день, но маленькие облачка, затейливо плывущие будто у краев неба, не давали слов быть пустыми. Недовольно фыркнув, я, наконец, собралась с силами, принужденно выталкивая "растекшееся" ленивое тело на поляну, готовясь к скучному и штатному развитию дня.

Итак, что мы имеем: опустевший лагерь, синеву над головой, проспавшую все на свете Лазурницу, шумевших пушных болванчиков и... бессмысленность бытия. Я буквально застряла прямо посередине лагеря, все еще стоя, как идиот, с самым неумным выражением лица, иссыхая, словно травинка, на солнце. Ублюдок еще спал, ибо привычного бормотания из самых мерзких уголков моей души я не слыхала - хотя, я еще не сделала ничего странного и нарушающего, кроме того, что все еще стою, как полоумный тополь, игнорируя внешних раздражителей. Нагнувшись к земле, я почувствовала, как затекли мои лапы, а белая шерсть на груди стала горячей, как накаленный валун. Презрительно фыркнув (еще раз, для профилактики) самой себе, я деловито двинулась в сторону кучи с дичью, чтобы угодить физическому ублюдку - то бишь, моему милому и вечно любимому желудку.

Он тоже не подавал признаков жизни, как и мое внутреннее я - странно, голод обычно сразу накидывался на меня, и я даже готова была откусить собственный рыжий хвост, чтобы остановить дикого зверя. Подойдя к пункту назначения, я заметила Прудовую - видимо, еще одна жертва одиночества и бренности, что меланхолично смотрела на скользкие тушки рыб и прочей живности (а, вернее, "мертвости"), округлив стеклянные глаза.
- Что втыкнулась, как сыч? - приветливо (ну да) обратилась я к двоюродной сестре, склонив голову, чтобы словить ее взгляд; а в ответ молчание. Где-то слышала, что трехцветные кошки очень странные, а коты так вообще детей иметь не могут. Мало ли, что у этой рыже-белой-черной в голове, в конце концов, у каждого свои тараканы. Ну а у меня ублюдочек.
- Хороший день для поиска смысла жизни, - усмехнувшись в усы, я опустила глаза в блестящее дохлое тельце карася, забавно распахнувшего рот. Действительно, забавно: я начала напевать "О-о-о" вслух, будто имитируя пение карася - и, признать, мне удачно удавалось; и плевать, что со стороны это выглядело еще более комично, чем эта полукруглая пасть, застывшая в предсмертном крике.

Стоп. Рыбий предсмертный крик?