Он мог падать бесконечно долго, и все равно ни одна ветвь не остановила бы его, не схватила бы поперек тела. Тьма смыкалась над его головой и разверзлась под его лапами: раньше он не знал, каково парить в пространстве без времени и гравитации, где низ был верхом, а верх - низом. Первозданная чернота была, и если раньше она трепетала в его сердце, то теперь охватила его со всех сторон, сжала больные ребра и швырнула его наземь. Воздух выбило из его легких с чудовищным толчком, и он вздрогнул, открывая глаза.
Он и правда был в темноте. Он мог видеть свои лапы, но то, что было дальше, в нескольких лисьих хвостах от него, оставалось ему неизвестным. Он не замечал ничего кругом - только прямые и гладкие, как кожа змеи, стволы да холодную землю под собой - но знал, что зрение было бесполезно. Ему не нужны были ни обоняние, ни слух, ни превосходное кошачье чувство пространства, потому что он точно знал, куда попал. Он встал, и лапы его задрожали, но не от страха, а от охватившего его вдруг волнения и физической слабости. Пасть его все еще жадно хватала воздух, бока бешено вздымались и опускались, но морда была неподвижна, а взгляд - спокоен, как чистый лед.
Темнолесье раскинуло перед ним свои объятья, охотно впуская его в свою черноту. Он бывал в мрачных соснах по другую сторону ручья - это было так давно, что он едва вспоминал их высокие очертания и прохладную полутьму - но здесь все было иначе, словно тот лес, овеянный тайной, но материальный и знакомый, был маревом и горькой ложью. Здесь все было иначе, даже дышалось и чувствовалось по-другому: Звездолом мог поклясться, что физически он был глух и слеп, но каждый звук и движение становились продолжением его самого, и нить между ним и Темнолесьем натянулась до тугого звона. Кругом было черным-черно. Свет не проникал сюда, он исходил от ядовитого тумана и от бледно-зеленых шляпок грибов, и если бы Звездолом поднял голову, то увидел бы, что в просветах между косматыми ветвями на него смотрело слепое чернильное небо.
"Что я здесь делаю?"
Он мог не отвечать сам себе. Ответ был в его сознании, в самой постановке вопроса. Он лишь хотел убедиться, что все это не навеяно его ночными кошмарами, более того - не продолжение одного из них. Мир, клубившийся дымкой, шепчущий сотнями голосов и в то же время глухой и безмолвный, был предельно материален - материален настолько, насколько вообще мираж мог походить на реальность. Звездолом знал, что привело его сюда: собственные желания, тайные, порочные, но разве скроешь что-то от умерших, разве спрячешь тьму, затянувшую твою душу? Туман клубился вокруг него особенно яро; это был его туман, туман его свершений и того, что ему только предстояло свершить. Темнолесье прознало о его планах и узрело то, что терзало его не один день. Оно само пришло к нему на помощь, став воплощением чудесных грез и укрытых страхов. В нем было спасение и кара - вечное заточение в бездне, заточение без конца и без выхода, но так ли Звездолом противился ей? Он сомневался. Сомневался целую луну, показавшуюся ему бесконечной, и тем не менее знал, куда в конце концов попадет его истерзанная душа.
Он сделал шаг, и все его тело пронзило болью. Он почувствовал, как его обожгло пламя: его легкие горели, и он зашелся кашлем, чувствуя, как его выворачивает наизнанку, прижимает к земле, хватает за горло и душит, душит, пока в глазах не потемнеет, пока на краю собственного слабеющего сознания он не увидит – ненадолго, но так отчетливо – распускающиеся багровые бутоны собственной крови. Он чувствовал во рту привкус ржавой стали, его трясло как в лихорадке, и на мгновение чернота поглотила его. И тогда он не ощущал уже ничего.
Янтарозвезд ожил в его памяти ярко и отчетливо, как никогда раньше не возникал. Ни в Звездном племени, ни в ночных кошмарах, ни на Ветви Воинской Славы он не был так ему близок. До отвращения. Они могли кончить одинаково. Звездолом замер, чувствуя, как внутри его груди клокочет гром - глухой хохот, такой же больной, как его тело, и такой же безумный, как его разум. Кто бы тогда позаботился о его бесполезном теле? Кто бы разом выпустил из него все девять жизней? Почему-то он был уверен, что Соцветие и глазом не моргнет, прежде чем даст ему свою отраву - круглые ягоды, алые, как кровь, как пятна на снегу, когда Хохлатка тяжело рухнула наземь. Кто бы тогда стоял над ним, постаревшим и обессиленным, сжавшимся в тугой ком страха, горечи, но главное - острой ненависти к самому себе и к тому обману, что он принес собственному племени?
Тускло-голубые глаза Февраля щурятся, глядя на него сверху вниз, как в тот день, когда льдисто-синие смотрели на обездвиженного Янтарозвезда. Камнелом вышел из дупла предводителя, чтобы объявить новую эру Древесного племени, и возвратился уже в свое дупло, неся в шерсти запутавшиеся слова и обещания, данные перед десятками глаз и под самими звездами. Он ложился спать как великий предводитель, а проснулся как безнадежно больной. Разве так кончают великие главари?
"Бред. Невозможно. Так не бывает".
Звездолом сорвался с места, чувствуя, как страх завозился под его шкурой, и вместе с ним пришла острая боль. Темнолесье напоминало о том, с чем он пришел в самое сердце тьмы, и главарь раздраженно и исступленно, с яростью загнанного в угол и тяжело раненного зверя осклабился, вздыбив шерсть и округлив лихорадочно горящие глаза. Все в нем менялось стремительно и безвозвратно, качаясь и вертясь, выбивая землю из-под лап, и он выпустил когти, чтобы крепче стоять и ни в коем случае не упасть.
Кто был до Янтарозвезда? Искрозвезд? Звездолом не помнил своего наставника, зато его помнил Каменный. Его помнил Камнелом, который видел, как на глазах предводитель поддается старости и уходит в тень. Он жил с ним рядом и не замечал, как седа его шерсть, как потускнели его глаза, как жизнь мало-помалу ускользала из его лап. О, как он был слеп! Иначе он бы видел, как наступает старость. Как бессилие и слабость отравляет тело, но главное - душу.
Звездолом был молод. Он прожил недолго даже по меркам лесного кота, но пятьдесят лун обернулось для него сотней: он видел, как уходят в отставку, как умирают, как умертвляют. Он помнил, как ушел Поток, оставив свою должность молодым, и как он сам не понимал, как можно быть в здравом уме, но уже - стариком. Дупло старейшин - какая нелепица. Это было худшим, что ждало воина в конце его пути. Хуже было только дупло целителя. Но крапчатая шкура когда-то сильного кота растворилась в полутьме старческой обители, и Звездолом остался стоять на своей ветви. Стоять и думать, как долго осталось протянуть ему самому.
Чем ты хуже других, Звездолом? Что мешает тебе уйти на покой, как делали то всякий раз до тебя твои предки и их прадеды? Разве не заслужил ты свежую подстилку, укромный угол и спокойную, сытую жизнь? Разве не хочется и тебе сбросить с себя груз ответственности и, как настанет твой срок, уйти к тем, кто в свое время отдал самого себя ради службы родному племени?
- А обещали ли они то же, что и я? Клялись ли собственным именем и убеждали ли в том, в чем я убеждал?
Звездолом остановился, впервые за все время подняв голову, но не найдя глазами даже крошечной звезды. Звездные предки здесь были бессильны. Но и не к ним взывал главарь: он был к ним глух и слеп, как слепы и глухи были они. Он ничем не был им обязан. Он был обязан Древу.
"Пройди хоть сотня лун, но никто не приведет мое племя к тому, к чему его приведу его я. Пусть земля разверзнется под моими лапами, пусть я буду вечно гореть в огне, пусть небо мое будет беззвездным и безответным - я знаю путь к величию".
Он знал этот путь, но так же ясно знал, что сотня лун - отнюдь не преувеличение. Он был умен, хитер, коварен, его гибкий ум знал наперед, как туго и вокруг кого затянется сеть. Он был искусным пауком, но искусность - ничто перед временем. Время не щадило его. Он знал, что с тех пор, как болезнь забрала его первую жизнь, вместе с ней ушла его сила, его молодость и его могущество. Он был стар. Он чувствовал, как старость наступает с каждым днем, как слабость затрагивает его конечности, как бессилие плещется в его взгляде и скользит в каждом слове. Страшная эпидемия не прошла бесследно, отложившись в его костлявых боках и поредевшей шерсти. Когда-то он был красив - теперь он был уродлив. Он был похож на смерть. Он и есть смерть.
И что потом? Он не верил Февралю, не верил, что тот выведет Древо на вершину. Он мог быть неплохим главарем - возможно, он переживет не один сезон - но он не сделает того, что должен был сделать, потому что Звездолом один располагал этим знанием. Он все продумал заранее, выстроил безумную цепочку, одно противопоставил другому. Он знал, какую цену придется заплатить даже за толику того, что может их ждать впереди - рассвет, яркий, долгий и только их. Разве возбуждала его власть? Он был наделен ею в полной мере еще до становления предводителем: она жила в его сердце, он знал, что был рожден, чтобы добиться большего, чем добивались все его предшественники, и все кругом читали это знание в его взгляде. Он не нуждался ни во всеобщем страхе, ни в почитании. Но раз он вознес над Древом знамя славы и победы - он должен был нести его до конца. Любой ценой.
"Я не позволю другим распоряжаться моими лунами. Никто, будь то Звездное воинство или сама судьба, не встанет у меня на пути. Моя эра не закончится, пока я сам не положу ей конец".
Звездолом обернулся по сторонам, но не увидел ничего, кроме едкой дымки и омута черной тени. И тем не менее он знал, нутром чувствовал, что его уже нашли, что за ним уже явились. И когда незнакомец выступит к нему из темноты леса, пути назад уже не будет.
В нем  не было сомнений, не было страха. Он был абсолютно готов, собран и решителен, и разум его освободился от пелены болезни.
Жребий брошен.
- Где же вы? Я пришел.

— Ва-аше превосходительство.
Звездолом содрогнулся - внутренне, чувствуя, как нутро сворачивается в тугой болезненный ком, - и горькая желчь подступила к его горлу. Так приходило отвращение, а вместе с ним первобытный страх - страх заклинателя, призвавшего жуткую и неподвластную ему стихию. Мертвец источал могильный холод и запах затхлой сырости (впрочем, не его ли это было воображение?), и впервые Звездолому показалось, что до сих пор он действительно не знал, с чем столкнется в соснах мертвого леса. Белесый туман, обступивший его со всех боков, цеплялся за спутанную шерсть и дурманил разум; он сам словно был наполнен ядовитой пьянящей дымкой. Тем не менее он удержал себя в лапах, устоял, не отступив назад, дальше от надвигающейся на него черноты.
И если раньше она трепетала в его сердце, то теперь она смотрела в его глаза своими - слепыми, слепящими.
Глазами того, кто некогда жил в его племени и носил имя Древесного воина.
- Паук, - почти выдохнул, сипло и глухо, как шелест сухой листвы: он вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха в легких, но еще острее - что у него не выходит глубоко вдохнуть.
А она сильно изменилась. Для него. Звездолом мог поклясться, что не отличил бы ее от множества одиночек, он даже мог забыть ее имя, голос и тягучую походку - в самом деле, разве так мало он повидал предателей, убийц и лицемеров, тем более, что сам был одним из них? - но осознание близкого с ней знакомства пришло помимо его воли. Он просто ощутил краем сознания, что имя ее вертится у него на языке, и главарь не успел опомниться, как оно уже выпорхнуло наружу - маленькая неспокойная птичка, вспугнутая неосторожным воспоминанием.
- Низы рады видеть Ваш облик. Что заставило сию личность взывать к Темным духам? Жить надоело или... есть какое-то предложение?
Звездолом слышал ее голос так отчетливо, будто он звучал в его голове: суетливые мыши скребли когтями норку, заглушая его собственные слова, теперь доносившиеся до него словно сквозь толщу мутной воды. Но раздражение, раздражение они не могли заглушить. И оно наполнило его до краев.
"Все же Темнолесье забрало тебя к себе, Паучок? Как же не забрать, когда ты сама лишила жизни своего соплеменника. Какой был прок оставлять тебя живой, когда твое истинное место здесь?"
Мертвые пробуждали в нем странные желания. Главарь ощутил незнакомое ему ранее чувство, и глумливый блеск мелькнул в его синем взгляде. Это была жажда издевательски расхохотаться, не сдерживая себя и к Тернозвездовой матери забыв, что он не был способен даже пасть исказить в подобии усмешки: он забыл, как это делать, еще сорок лун назад. И разве над ней? Нет, над теми, кто мешал ему поступать согласно долгу и закону, но главное - здравому смыслу.
Нет, не изгоняй ее, у нее же котята!
Звездолом приподнял уголки губ, и его исполосованную морду исказил уродливый оскал - оскал отвращения к сердобольным бывшим матерям и целителям, вторившим голосу совести и чести. Они не знали ни черта. Ни-чер-та. Как всегда он оказался прав, и их встреча в (какая ирония!) самом сердце Темного Леса лишь сильнее распаляла его глумливое желание расхохотаться в морду каждому, кто стоял на защите обезумевшей кошки.
Ей движило отчаяние, она не знала, что творит. Звездные предки простят ее.
Звездные предки послали ее в самую глушь мертвого соснового леса, чтобы не марать свои чистые лапки о ее маленькую черную душу. А белый туман был ей к лицу. Гораздо больше, чем дупло яслей и крохотные комки под боком.
Еще хоть раз послушать глас племени и поступить согласно их воле?
Да черта с два!
Отныне он был законом и государством.
- А годы забрали твою молодость. Рассказывай, что понадобилось от бывшей рабыни, Звездолом?
Звездолом ощерился еще пуще, подавшись вперед и сузив льдисто-синие глаза, впрочем, теперь совсем не казавшиеся холодными: они пылали пламенем угодившего в капкан зверя, замершего перед охотником, разбередившим свежие раны. Его раны выглядели ужасно: так терзает безжалостная когтистая смерть, и здесь, в Темнолесье, где каждый был отражением своих помыслов и страхов, его шерсть покрыла запекшаяся кровь - седина.
- Зато я все еще жив, Паучок. Впрочем, как теперь мне стоит тебя называть? Дай угадаю, Черная Вдова? Нет, постой, это так банально для самого Темнолесья, дай мне еще попытку. Конечно, тебе захотелось выделиться, ты ведь не достаточно сделала это при жизни, - голос его то срывался на низкое яростное клокотание, то на свистящее шипение: он смеялся и кричал и не знал, как остановиться, а главное - хотел ли он. В безумстве была своя поэзия, впервые Звездолом прочувствовал это всем своим существом, более того - испивал до дна нектар собственной исступленной бессмысленной ярости.
Он не злился на нее. Сказать по правде, он был в отчаянии. Ему нужна была помощь, но не было никого, к кому он мог бы обратиться, и единственным верным спасением оказалась тьма, глядевшая на него бездной белесых глаз.
- Дай мне вечную молодость, - прошептал Звездолом едва слышно, подавшись вперед и по-детски доверительно впиваясь в нее вдруг ставшим совсем пустым и безжизненным синим взглядом. Безумный страх скорой смерти завозился под его шкурой, затянув разум и ухватившись за горло когтистой лапой: главарь не мог сделать вдох, чувствуя, что новый глоток пьянящего сырого воздуха сожжет его легкие дотла. Темный лес был могуч и беспощаден, и те, кто однажды оказывались в его владениях, до конца своих дней ощущали на себе тень его черных сосен.
- Забери душу... - он осекся, вдруг осознав, что никогда, никогда не произнесет "мою". Что угодно. Он сделает что угодно, лишь бы до конца своих дней не остаться в месте, для которого он был рожден и взрощен. Он положит десятки котов. Хочешь воинов? Он отдаст тебе своих воинов, лучших из лучших, способных слепо рвать чужие шкуры. Может, тебе нужны котята? Бедные матери будут так мучиться без своих чад, зовя их по именам, изнывая от бесконечного горя и каждую ночь видя их во снах, но он был готов и на это, лишь бы сберечь Древо от омута бессилия и покорности судьбе. Что угодно, только не его душу.
"Спаси меня. Впервые в жизни я боюсь".