Такое бывает?
Все происходящее - сон.
Сумерки сгущались, даже если до этого вокруг него была первозданная чернота, и в них можно было захлебнуться. Тьма Темнолесья всегда казалась ничтожной, блекнущей в мгновение, когда его дети выступали из рядов высоких голых сосен, когда их гладкие шкуры приносили запах сырости и пьянящей вечности. Как пахнет сама бездна? Как пыльная поверхность зеркала, как ледяное озеро без берегов, как морозная ночь без звезд и каменная дорога, поросшая мхом. Десятки запахов, сотни, тысячи - эхо чужой скорби, рев секундного триумфа, сдавленный стон отчаяния. Все пахло ржавой кровью и копотью.
Ты чувствуешь краем сознания, воспаленного страшной лихорадкой, следы чужих судеб, проступившие в чужом взгляде, и тебе чудится, что белесый туман соткан из лиц, из поступи, из голосов; они были обращены в самое сердце Темнолесья и по-змеиному шептали страшные слова заклинания, они навеки остались привязаны к дьяволу, осуществившему их тайные, грязные, больные желания, и блестели в ее шерсти бусинами влаги, трепетали нитями седой паутины - паутины отчаявшихся глупцов, змеящейся вслед за духом бледной вуалью, и где-то среди них был ты. Дрожащий. Безумный. Такой же, как и все, кто приходил сюда.
- Мой ненасытный предводитель, - Звездолом дрогнул рваными ушами, едва слух его затронул знакомый голос - сладкий густой мед и яд смертоносной гадюки, и он прошелся языком по сухим губам, смакуя чужие слова, словно и впрямь был голоден.
Но он был.
Он был.
Голоден. Голоден, как никогда раньше, но обязательно - он знал это, чувствовал, почти предсказывал - завтра, днем позже, всю оставшуюся жизнь. У могущества свой особый вкус. Слаще свежей плоти и горячее закипающей крови, оно липко перекатывалось на языке и возбуждало дикие, пугающие желания. Иногда его тошнило. Иногда ему становилось страшно. Да, он чувствовал тугой горький ком, подступающий к самому горлу, но не мог остановиться терзать бессильных врагов в тяжелой и бессмысленной злобе; он чувствовал желание зажмуриться, забыться, спрятаться в своем дупле, еще лучше - дальше, далеко за пределами лагеря, в жадной трясине болота, на острых камнях скалистого побережья, замерзший насмерть, превращенный во влажный багровый след на Гремящей Тропе, обращенный в пепел, но спасенный, спасенный. Его разум вопил сотней голосов, и каждый требовал навзрыд: "Прекрати, господи, прекрати! Перестань! Остановись!"
Пожалуйста.
Все происходящее - сон.
Такое бывает.
Бывает, когда открываешь ящик Пандоры, но даже на дне не остается надежды. Бывает, когда бежишь от самого себя (хватит, пожалуйста, так делать) и живешь от случая к случаю. Завтра тебя поймают, завтра кто-то другой свернется в твоем сознании беспечным клубком и уснет; ты будешь слушать его дыхание, ощущать тепло живого тела рядом и бояться пошевелиться. В твоем сознании - змей, зло. Бойся, не двигайся, стой. Он набросится, он проглотит целиком, завидев трепет испуганной добычи. Завтра будешь уже не ты, а сегодня - беги. Если честно, тебе не спрятаться.
"А я и не буду. Не буду".
Страх и стыд отступает, когда вплотную подступает тьма.
- Что привело тебя на этот раз ко мне?
Она подходит ближе. Она садится напротив. Она заглядывает в глаза. Белые, как снег, как ослепительный свет луны, смотрят в его - светло-синие, но не ледяные, как прежде. Похоть и гнев не бывают холодными, алчность и гордыня не бывают безразличными, и только это делало его по-настоящему живым, как и любой другой грех - слишком теплое, слишком искреннее, слишком человечное. Близость темных, запретных сил возбуждала отчаянные желания, и прежде всего - голод, маниакальную, почти свирепую жажду.
"Ты урод".
Он рассмеялся.
Впервые он почувствовал нестерпимое детское любопытство и подался вперед, пристально вглядываясь в морду незнакомки прищуренными внимательными глазами. Он не знал ее нового имени, не знал, кем она была теперь, и чувствовал, что его это не волнует: ему было достаточно того, что она сидела прямо перед ним и владела опасным, бесценным даром.
"Те, кто зовут духов Темнолесья чудовищами, никогда не сталкивались с ними. Они - самое прекрасное, что могло быть сотворено. Чудовища - это мы".
- Мне нужна от тебя одна небольшая услуга, - Звездолом выдержал паузу, привычно понижая голос до приглушенного рокотания, и его глаза превратились в крошечные узкие щелки, вспыхнувшие опасным пламенем надвигающейся грозы. Он был нездоров. Болен, как чумной или помешанный, и едва ли сам об этом подозревал, и теперь его охватила мелкая дрожь возбуждения: он терзал землю под собой, скалил пасть и дыбил шерсть на загривке, ощущая подступающий азарт одурманенного успехом игрока, предчувствующего большой куш. Он был нечестным игроком. Грязным, подлым и бьющим исподтишка, идущим по головам, обагряющим свой путь чужой кровью, не гнушающимся порочной связью с потусторонними силами, продавшим и продавшимся ради успеха собственных вероломных идей, может, потому за ним было так любопытно наблюдать? Он уже не мог остановиться. Да и хотел ли?
- Одна небольшая услуга, которая обернет в прах планы этих пустоголовых идиотов, жалких кретинов, возомнивших себя мучениками и спасителями во имя Звездных предков. О, это заставит их страдать! Пустит кровь их приспешников, закроет глаза и толкнет на эшафот вперед спиной, отсечет головы и положит их первыми на пути к будущей войне. Идти против меня и моих планов... - он метался из стороны в сторону, хлестал хвостом по взъерошенным бокам, кричал, хрипел и заходился низким клокотанием; он рвал землю когтями, отскакивал от Диббуки, приближался к ней вновь, и невозможно было различить, гневался он или смеялся, был он разозлен или обезумлен жаждой предстоящей схватки, и в конце концов он замер, через плечо вперившись в духа остановившимся взглядом:
- ...никому не дозволено! Хочу чувствовать их страх, хочу ощущать судорожное биение сердца загнанной в угол мыши, хочу оголить их нервы и когтями рвать один за другим. Погоня за испуганной дичью, линчевание государственных преступников - их конец придет в разных формах, но для всех он будет концом. А пока... - он захлебнулся в собственном исступлении. Маниакальная жажда в нем почти достигла апогея, но лишь теперь он действительно отдавал себе отчет в том, чего он хотел и к чему стремился. Власть, абсолютная и первозданная власть, и у нее его лицо. Его влияние сжималось вокруг шеи Древа стальным концом и мешало вдохнуть полной грудью. Власть не дается легко, но он умел ее удерживать, а главное - приумножать, и он уже давно перестал выбирать пути. Грязь была кругом и внутри него, он чувствовал ее на языке и выплевывал вместе с гнусными речами - надругательство, чернуха, насилие в чистой форме. Тирания стала для него особой формой искусства, и он находил в ней чарующе порочную, развращенную эстетику. Ему больше не было совестно.
- Пока мне нужно перекрыть им кислород. Пустить по следу незримую тень. Зажать податливое горло когтистой лапой и чувствовать трепещущий пульс. Я... веду игру постепенно, - слова разбегались в стороны крошечными вспугнутыми пауками, мысли путались и наскакивали друг на друга, пока, наконец, не замерли, отложившись в сознании пугающе ясным следом; он приходил в себя и все реже бросался из стороны в сторону, теперь лишь сухо сверкая светлыми глазами, и если раньше он казался безумцем, то теперь, обретя абсолютное первозданное спокойствие, вернув леденящий кровь расчет, он и впрямь им был.
- Февраль и Соцветие не сдвинутся с места без моего ведома. Нужно ограничить их свободу, читать каждый шаг, проникнуть в голову и знать наперед все планы, - Звездолом подскочил к Диббуки вплотную, вытянув шею и шумно, тяжело выдохнув, почти касаясь ее усов. Он мог чувствовать мертвецкий холод ее тела и впервые обронил мысль, что внутри нее не бьется живое сердце, не пульсирует стремительная теплая кровь. Невозможно было угадать ее мотивы, рассчитать следующий шаг, прочесть ее по глазам, как он делал всегда - для него они были слепы и безжизненны, и в ней самой уже давно не теплилась жизнь. Они были разными, принципиально разными, разными на корню - существа из противоположных миров. Она - воплощение зла, слуга тьмы, владыка черных даров, и это возбуждало азарт и желание идти у него на поводу.
"Нравится. Мне нравится ступать по грани и знать, что одной лапой я во тьме. Триумф, добытый ценой чужой крови, запятнанный сумраком дьявольской силы. Запретная, грязная игра. Хитросплетение коварных путей наступления. Капкан, укрытый в траве. Разве вкус победы от этого не слаще?"
- Нужно следить, вылавливать слова, подслушивать мысли. Проникать в головы, когда они спят, приближаться вплотную, когда плетут свои интриги. Ты можешь распутать сеть их переживаний - каждое из них откладывается в уме и проступает, едва закроются глаза, а разум предастся отдыху. Ты можешь прочитать грядущие планы в обрывках спутанных мыслей, навеянных мыслительным возбуждением. Ты можешь передать их мне, когда на лагерь опустятся сумерки, когда я и сам буду ждать беспокойный сон, но смогу видеть лишь обрывки чужой жизни. Ты ведь все можешь. А взамен забери одну из моих жизней.
Мало, мало! Нужно больше! Рухнет, все рухнет! Подняв столп густой пыли, расколов землю надвое, разверзнув под их лапами беснующийся, яростный огонь. От него нет спасения, его острые языки достанут их где угодно. Они падут под гнетом фатальной силы, прогнутся, выйдут из строя, выроют себе могилу сами. Стальное небо над ними уже было воздвигнуто.
Тотальный контроль!
Как чертовски приятно звучат эти слова.
Как чертовски много приходится ради них совершать.
Но цель - цель оправдывала любые средства.
Долой связи! Долой милосердие, терпимость и сострадание. Все, кто выступали против его грандиозной машины - долой. Все, кто пытались помешать его планам - глубже в землю на съедение червям. Преступники без права на оправдание. Предатели идеала великого будущего. Все они - трусы, лжецы, лицемеры, их жизнь была временным явлением. Смехотворные ценности, смехотворная иллюзия мирной жизни, смехотворная слепая вера. Это не имеет права на жизнь, это должно быть уничтожено. Отныне и навсегда были только его черные, дьявольские планы.
Страдания! Я усею их путь страданиями.