...И когда конвульсирующее утомленное тело безнадежно больного покинула девятая жизнь, он понял, что вместе с ней погибла и его собственная последняя живая часть.
А потом наступила тьма. Черная, непроглядная и болезненно густая тьма, обступающая со всех сторон, давящая на сознание, клубящаяся липким и едким туманом. Тьма, которая в первую очередь отравляет твою душу, а уже потом наверняка позаботится о твоих никчемных гниющих останках, хотя еще большой вопрос, что же начало разлагаться раньше. Безвольное тело на лапках, живой мертвец, обглоданный душевной болезнью и лживой жалостью к самому себе, святой грешник, чьи лапы по локоть запятнаны чужой кровью, и без разницы, что ты еще не разорвал глотку никому из своих заклятых врагов и тех счастливчиков, что попадали под раздачу твоего персонального недовольствия. Пока что. Ты ведь знаешь другие, более изощренные методы пыток, а сейчас бездумно и совершенно добровольно обрекаешь себя на одну из них. Самое дно глубокого каменного колодца, воняющего сыростью и грядущей смертью. Преисподняя для святых мучеников и тех, кто предпочитал мучить, калечить и уничтожать морально. Твой персональный восьмой круг ада, и в нем нет ничего, кроме чертовой смольной темноты, густой, как мед, и отвратительно приторной. Она просачивается в твое нутро, бежит по твоим венам, отравляя кровь, а чуть позже, когда ты, жалкий лживый подонок, вернешь свою способность думать, - твое сознание, застилая его пеленой унылой болезненной слабости, ведь этого ты боишься больше всего на свете, не так ли? Она вытесняет все, что раньше осмеливалось хоть на ничтожное мгновение посещать твою презренную душонку, оставляя после себя холодное и бескрайнее пепелище, изъеденное пожаром собственной ненависти, и все, что тебе остается - пустота, абсолютная и первозданная пустота, потому что тебе больше нечем и нечего чувствовать, потому что твое черствое сердце больше не поимеет удачи знать что-либо выше внутренней злобы на минутную душевную слабость, потому что ты собственной лапой вырвал его и бросил себе под ноги, потому что его ты извалял в пыли и грязи собственных принципов, стремлений и высоких, грандиозных планов, а после вероломно начинил треклятыми тисовыми ягодами. Тебе в любом случае будет уже все равно, потому что единственное, что у тебя остается - чернота. Чернота, заполняющая твой доселе прозрачный и ясный мир, в котором ты всегда безоговорочно и верно угадывал правду и ложь, бесчестие и возвышенно благородство, собирается по его углам и внезапно расходится сетью мелких трещин, и то, что раньше было для тебя целостным и единым, дает брешь. Мир никогда не вернется на круги своя, ты это знаешь, о, еще как знаешь, но еще никогда ты не мог так близко наблюдать полное и абсолютное крушение своей жалкой и никчемной жизни. Ты стоял на самом ее гребне, но даже предположить не мог, что все рано или поздно закончится именно так. И теперь все то, что было твоим смыслом, твоей целью, твоими убеждениями рассыпается дождем чернильных осколков.
Ты смотришь на свое искаженное и обезображенное лицо в струпья мертвого зеркала, и твой взгляд, воспаленный бессонницей и тяжелыми мыслями, в отвращении и брюзгливости ответно глядит на тебя настоящего. Кто же ты? Отменный воин, не щадя жизни защищающий собственное племя, готовый в любой момент броситься на врага и зубами и когтями вырвать у него долгожданную победу, в совершенстве знающий свое дело и готовый в любой момент продемонстрировать кропотливо накопленное за свою недолгую жизнь мастерство? Идеальный глашатай, без устали исполнявший свои обязанности честно и самоотверженно, не дававший повода усомниться в своих силах и готовности служить во благо, обеспечивавший все потребности соплеменников и не раз бывший надежной и твердой опорой любимому предводителю? Вероломный убийца и преступник, заставивший свою бедную целительницу травить того, кого она любила всем сердцем, сломавший сразу три судьбы в одно мгновение, лишивший племя последней надежды на чудесное исцеление главаря ради достижения собственных корыстных планов, переступивший через собственную совесть и принципы и, самое главное, еще живого кота, просто потому, что ему вдруг нечаянно показалось, что он лучше и качественнее исполнит чужую, не принадлежавшую ему работу? Ты тот, кого так искренне ненавидят и кого неизменно видят сильным и непреклонным лидером. Ты тот, кого боятся как самый страшный кошмар и перед кем преклоняют головы в немом покорстве и благоговении. Ты идеальная машина, призванная для четкой и отлаженной работы всего племени и в первую очередь самого себя, потому что твои шестеренки всегда гладко и задорно крутятся, ведь машины не имеют личных потребностей и не умеют сомневаться в своей работе. Ты тюремный надзиратель, губящий чужую свободу, презирающий тех, кто не хочет плясать под дудочку твоих принципов и взглядов и под звонкие щелчки плети заставляющий отбивать ритм под свой незатейливый мотив, напевая: "Правила, Воинский закон, порядок, дисциплина... Эй-эй, там, поживее, выше лапы! Правила, Воинский закон..." Ты палач, надевающий петлю на шею каждому, кто посмел тебе не угодить, но неизменно прикрывающий это громкими и красивыми лозунгами о доблести и чести настоящего лесного кота, и кодекс Древесного племени вроде бы как стал твоим блестящим поводом покрывать свои преступления. Да кто вообще тебе дал право решать, кто достоин жить, а кому придется испытывать на себе твой пристальный и прожигающий недоверием взгляд? Просто ты единственный, кто способен и будет строить мир так, как ему заблагорассудится, потому что ты относишься к тем немногим, кто всегда и безоговорочно прав, потому что ты умеешь преподносить свою правду так, чтобы ее съели и попросили добавки, и пусть она будет совершенно не так хороша, как тебе самому хочется, ты, бесспорно, первоклассный повар, способный любую чертовщину выставить в том свете, в котором тебе нужно ее выставить. Ты смотришь на себя и не знаешь, кем ты стал с тех пор, как твоя жалкая душонка начала терять последние проблески живых и искренних чувств. Ты ведь помнишь, с чего все началось, помнишь же? О, разумеется, ты не сможешь забыть больше никогда, с чего началась твоя мучительная душевная смерть.
Маленький, глупый и чистосердечный котенок, в тот день тебе вдруг показалось, что эта охота - твоя самая первая в жизни, между прочим! - будет какой-то особенной, необычной. В тот день ты допустил свою главную ошибку - позволил себе обронить зерно отравляющей душу восторженности, овладевшей всем твоим существом. Первая дичь - особенное событие, не так ли? Ты думал совершенно аналогично, в засаде буравя спину белки немигающим взглядом, нетерпеливо подрагивая кончиком хвоста и все порываясь броситься вперед, даже не просчитав свои дальнейшие ходы и не потрудившись определить расстояние до цели. Твой внутренний голос, тот самый голос-внутри-головы, обрывает каждое твое поползновение выскочить из зарослей кустарника, и ты, несносный мальчишка, недовольно бормочешь под нос разного рода проклятья, тем не менее покорно выполняя команды того, кого ты даже в жизни ни разу не увидел. Кто он? Посланник Звездного племени, призванный для обучения того, кому судьбой предначертано взойти на предводительский трон? Подлый шакал из Темнолесья, нашедший отраду в честном и искреннем юнце и свивший гнездо на его амбициозности? Зачем он тревожит тебя едва ли не с самого рождения, руководя каждым твоим неумелым шагом на ухабистой тропе жизни? Ты чувствовал, что тебя это совершенно не волнует, тем более, что он давал тебе дельные советы, а ты, как образцовый ученик, смиренно подчинялся, отчетливо видя, что в умелых бестелесных лапах невидимого наставника ты добиваешься куда большего, чем делал бы это без него. Ты прекрасно знал, что он не должен тут присутствовать, что его вещания внутри твоей черепной коробки совершенно лишние и неуместные, и что именно он в конце концов сломал тебя и сделал тем, кто ты есть теперь. Тогда, в твои восемь неполных лун, это казалось тебе забавной игрой, ты воспринимал это как очередную возможность стать лучше других, преуспеть, потому что твой компаньон знал и умел больше, чем ты. Он знал ровно столько, сколько потребовалось ему для того, чтобы сделать из тебя раба собственных замыслов и планов, и в конечном итоге от тебя осталась лишь пустая оболочка, начиненная готовностью служить во благу... чему? Племени? Самому себе? Почему тогда твой треклятый всезнающий голос так и не рассказал тебе до сих пор, во имя чего ты пожертвовал маленьким Камнишкой? Ты ненавидел его так же сильно, как мог ненавидеть самого себя в минуты душевной слабости и малодушия, и возносил его до небес, потому что он и только он сделал из тебя успешного ученика, образцового воина и в конечном итоге идеального глашатая. Все твои заслуги неизменно были на его счету, и твой злобный гений оставался в тени успехов своего маленького друга, подчиненного расчетливому и коварному разуму мошенника с каменным сердцем. Без него ты никогда не стал бы нынешним собой, быть может потому, что прошлый ты уже давным давно был вероломно и подло убит. Ты знал, что вина за смерть бедного Камнишки всецело легла лишь на твои плечи, и ты даже не смел сопротивляться этому чувству. Ты знал, что голос-внутри-головы не остановится, впрыскивая в тебя свой губительный яд до тех пор, пока не добьется намеченной цели, не сделает из тебя того, кем он хотел тебя видеть, ведь только ради этого он долгие луны науськивал тебя, дробя твой неугодный характер, но даже он не ручался бы сказать, сколько раз за свою недолгую жизнь ты где-то там, в самой своей глубине умер. Да и разве это имело какое-то значение, если сам ты превратился в одно сплошное пепелище. Зато ты вырос, поздравляю и жму тебе лапу, мой дорогой мертвец. Вырос и стал тем, кем никогда не хотел быть, чтобы вынашивать в себе те планы и стремления, от которых тебя воротит в минуты наиболее яркого осознания, и жить той жизнью, которой яростно и отчаянно противился. Противился бы, если бы не был Камнеломом. Ты ведь не всегда им был, дружок, далеко не всегда, и никогда бы не стал, и, быть может, тебе бы не пришлось испытывать все то, что отныне навалилось на твои плечи. Ты мог бы жить жизнью обыкновенного воителя и проделывать обыкновенные вещи, не беспокоиться о том, как в этот раз посвятить все племя в смертельную болезнь предводителя, и не выносить хлысткие удары плетней ненависти просто потому, что ты живучий засранец и терновездов счастливчик. Мог бы обзавестись любящей семьей и дарить всю свою заботу желанной кошке, от которой отказался в одну из своих очередных душевных смертей, знаешь, твоя никчемная и жалкая жизнь была бы им дороже и нужнее, чем нынче всем тем равнодушным лицам, взирающим на тебя снизу вверх. Ты был бы хоть кому-то нужен и желанен. Но ты, разумеется, и без этого многого добился в жизни. Вершина успеха, пик внутреннего удовлетворения самим собой, вдохновение от своих многочисленных геройских свершений. Пустое и смердящее болезнью и смертью предводительское дупло, вечное внутреннее одиночество и невыносимое знание того, что тебе пришлось совершить. Ты, несомненно, многого добился, хотя бы голос-внутри-головы тебя больше не грызет и не учит жизни, не контролирует каждый твой шаг и не лепит из тебя невесть что, потому что он - это ты.
Но до тех пор, пока ты не стал нынешним собой, тот другой и настоящий ты сидел и буравил взглядом спину этой треклятой белки, и сам себя отчитывал за неверно выбранную позицию и за кривую тактику нападения. Ты был нетерпеливым и вдохновленным Камнишкой, для которого каждый новый урок был сродни волшебным открытиям и таинствам воинской жизни, и ты с благоговейным трепетом готовился поймать то, что в последнюю очередь было твоей добычей, а в самую первую - твоим дебютным, настоящим шансом прикоснуться к неизведанному. Первая дичь - особенное событие, и ты чувствуешь ледяное прикосновение мурашек, брызнувших вдоль хребта вверх, к вздыбившему загривку. Подушечки твоих лап приятно покалывает от возбуждения, и твое тело, ноющее от бездействия и ожидания, бурлит жаждой действия, желанием броситься прямо сейчас, растянуться в затяжном прыжке, на который только способны твои пока еще не достаточно натренированные лапы. Ты знаешь о недостатках своего еще ребеночьего тела. Ты знаешь, что пока что далеко не Аполлон, да и до Адониса тебе все еще было далеко; твои движения пока еще лишь отдаленно напоминают махинации матерых охотников вроде Искрозвезда, который нынче пристально наблюдает за тобой (и осознание этого отдается неприятным холодком в груди), и лапы предательски дрожат от непривычной нагрузки и долгого статичного положения, выдавая твою неопытность и зеленость. Разве вспомнишь ты об этом спустя долгие луны, ловя свою очередную белку высоко над землей, настигая ее на самой высокой ветке дерева и даже глазом не моргнув, когда твои когти случайно и лишь на мгновение скользнут на коре, позже прочно и уверенно укореняясь вновь, как и положено мастерскому и лучшему в племени охотнику? Первая дрожь в лапах, первые маневры непослушного хвоста, первая ломота во всем теле от зверской усталости навсегда останется дебютной и особенной. Но тогда это казалось тебе лишь позорным результатом незнания техники правильной охоты, и ты хмурил морду, раздосадованный самим собой, чувствуя себя преданным личным телом и от этого еще более нетерпеливый и словно бы разгоряченный вспыхнувшим раздражением. В то время ты еще был до нелепого горяч, когда дело доходило до безуспешных и бесплодных стараний, но белка, казалось, совершенно не знала этого, а может просто не хотела замечать и тем самым решила не портить твою первую охоту? Она сидела смирно, щелкая своим орехом, а ты подкрадывался все ближе, вытягиваясь и пригибаясь к земле, стараясь быть незамеченным и бесшумным, и даже в это мгновение вопреки своим неумелым, неловким движением был похож на пепельную бесшумную тень, несущую с собой смертельную опасность. Ты был силен в теории, ты прекрасно знал, как необходимо подкрадываться к дичи, чтобы до самого последнего мгновения она не заподозрила твое присутствие, дышащее ей в затылок, и не раз в голове прокручивал картинку своей первой охоты, а теперь оказалось, что и на практике ты чего-то да стоил, во всяком случае тебе удалось подкрасться ближе, чем ты сам на то рассчитывал, но вот дальше тебе просто не суждено было идти. Ты замер как вкопанный, тем не менее уже вполне зная, что именно тебе придется делать. План в твоей голове был сложен быстро и заранее, и у тебя даже осталось немного времени поближе рассмотреть свою потенциальную добычу. Там, в самой гуще общей кучи, она, смешанная с изобилием дугой лесной дичи, всегда выглядела совсем по-другому: помятая, растрепанная и какая-то жалкая, словно на ней разом извалялось все Древесное племя, а следом за ним еще и толстые рыбомордые, но эта... эта была совсем другой, быть может просто потому, что она была твоей первой, а значит, особенной. Ты отчетливо мог рассмотреть ее рыжий, беспокойный хвост, и пушистые подрагивающие кисточки на кончиках ушей; ты непременно увидел бы ее черные глазки-бусинки, развернись бы она к тебе мордой, и тогда в их глубине ты прочитал бы неистовый, первобытный ужас, охватывающий все ее существо и парализующий конечности, а позже заставляющий бездумно лететь к ближайшему укрытию. Но она сидела к тебе спиной, и тогда ты решил прыгать. Ты оттолкнулся от земли несильно, так, чтобы приблизиться к белке ближе, а заодно скорректировать свой следующий прыжок, если она вдруг изменит направление побега. Дичь рванула к ближайшему стволу дерева, как и следовало ожидать, однако ты совершил очередной затяжной полет, вкладывая в него всю свою силу и в воздухе выбрасывая передние лапы. Ты прыгал немного вперед, как и рассчитывал, чтобы не взрыхлить носом воздух, когда белка уже давным-давно проскочит точку твоего приземления, а потому настиг ее точно тогда, когда и рассчитывал настичь, и когти твои впились в мягкое теплое тельце, а зубы сомкнулись на трепещущей податливой шейке. Теперь-то ты мог различить проблеск безумного страха, затронувший смольный взгляд настигнутого существа. В ее широко распахнутый глазах ты видел собственное оскаленное отражение, и в это мгновение ты был лучшим в лесу охотником, неповторимым ловцом белок, беспощадным палачом, а она - твоей смиренной и обреченной жертвой. Ты не сразу сумел разжать пасть: мысль об удачной охоте пришла к тебе с некоторым запозданием, но когда ты отпрянул от убитой зверушки, ты ожидал ощутить, как в груди твоей взрывается чувство триумфа и пьянящего торжества, как лапы твои берет взволнованная и благоговейная дрожь, как тебя всего самого бьет в лихорадке от сбывшихся надежд и мечт, от осознания того, что ты приоткрыл полог тайны и сумел хоть одним глазком заглянуть туда, где маленькие Камнишки становятся успешными Каменными. Ты ожидал ликования, оглушающих фанфар в свою честь, радостного восхищения... но все, что тебя затронуло - легкая дрожь в усталых и натруженных конечностях. Ты молча и растерянно глядел на свою белку, и тебе казалось, что это какая-то досадная ошибка, что кто-то злобно пошутил над тобой, что это не была твоя первая и самая волнительная в жизни охота, что этот зверек сейчас же растает, а тебя по мановению чьей-то волшебной палочки отбросит обратно в кусты, и тебе придется словить ее еще раз, а все это было всего лишь плодом твоей разыгравшейся фантазии. Ты стоял и думал о том, что, пожалуй, обязан воспринимать свою первую дичь как должное, как какой-то неоспоримый факт, доказывающий, что не зря наставник так долго бился над тобой, и все твои свершения, в общем-то, были всего лишь плодом твоей кропотливой работы, и пора бы уже относиться ко всем достижениям как к чему-то очевидному и повседневному, и внутри тебя разливалась бездонная, непривычная пустота. Первая дичь - особенное событие, но не для тебя.
Ты знаешь, что точкой отсчета послужил именно тот день. Тот тернозвездов день, когда детские мечты и стремления посыпались для тебя прахом, устилая твою будущую чертовски предсказуемую и прямую как шпала дорогу. Больше ничто и никогда не будет наполнено для тебя прежними красками грядущего открытия и ребяческой восторженности. Скажи мне, зачем в восемь лун ты поставил точку там, где другой в своем уме небрежно и легкомысленно черкнет запятую? Ты думал, что ключ к силе в твоем восприятии, в твоем образе мышления и в том, как ловко и здорово ты умеешь отказываться от самого себя. В том, как мало для тебя значат высокие чувства и душевная привязанность к вещам, которые, в сущности, не имеют для тебя никакой практической пользы. Что ж, ты получил то, чего хотел - силу, настоящую внутреннюю силу, могущество, если хочешь знать, достойное самого Звездного племени, ведь кто еще кроме мертвецов способен пресекать на корню любые внутренние вспышки чего-то большего, нежели холодного и расчетливого разума. Но скажи мне, зачем тебе все это? Зачем, если ты никогда по-настоящему этого не хотел?
А теперь ты один стоишь посреди главной поляны, залитой дождем и утопающей в бесконечных лужах, и кругом тебя клубится пепельный сумрак надвигающегося вечера. Что за сезон был в тот день? Ты уже и не помнишь, знаешь только, что небо затянуто пологом из пепельных туч, а шкуру твою рвет и ерошит пронизывающий холодный ветер. Лагерь совершенно пуст, ты оказался единственным безумцем, решившим намочить шерсть и помесить лапами грязь, однако тебе было решительно все равно на это: ты в нетерпении и неистовой жадности рыскаешь по поляне взглядом, выискивая что-то... или кого-то? Ты чувствуешь себя уставшим и совершенно раздавленным: твой первый и единственный наставник, мудрый и стойкий предводитель племени решил уйти на покой, оставляя после себя правую лапу - будущего Янтарозвезда. В рядах соплеменников бушевали самые разные чувства: кто-то искренне горевал, кто-то выражал одобрение отставки пожилого главаря, кому-то было ровным счетом все равно, лишь бы хоть кто-тог оставался у верхушки племени. А тебе-то что? А ты никогда не любил перемен, и теперь они совершенно очевидным образом нависли над всем Древом, и болезненное ощущение хаотичности и беспорядка отравляло твою душу, лишая покоя. Ты был выброшен на берег, однозначно, но знал, что твое море где-то совсем рядом. Ты жадно и нетерпеливо искал то, что вернет тебе душевный покой, и нашел в неожиданной вспышке огненного меха, мелькнувшего с краю поляны. Она была единственным, что могло подарить тебе внутреннее тепло, и на какое-то мгновение тебе показалось, что сумрачную и дождливую поляну озарило мерным золотистым светом огня, а плотный полог туч в мгновение ока покорно треснул по швам и расползся безобразными лоскутами грязного бархата. Это был твой огонь, твой собственный огонь, который однажды зажегся мимо твое воли и более не отпускал тебя из своего томящего и чертовски жаркого плена. Ты боялся этого огня, боялся и бежал от него, как только видел его разгорающийся луч. Тебя пугало обжигающее тепло ласковых янтарных глаз, глядящих на тебя с неизменной заботой и затаенной любовью, но знал, что больше никогда и ничто не затронет тебя сильнее жара расплавленного янтаря. Она была единственным, чего ты смел бояться, потому что только она могла разбудить в тебе то, что ты так отчаянно стремился искоренить, уничтожить, растоптать. Ты ненавидел ее всем сердцем и в то же время боялся признаться самому себе в странной, животрепещущей любви, на которую ты никогда не имел права, но которую низменно чувствовал каждый раз, едва ваши взгляды встречались хоть на мгновение, и твое каменное сердце пропускало один удар прежде, чем ты успевал словить себя на мысли, что больше ничто и никогда не будет иметь для тебя столько же значения, сколько одни-единственные янтарные глаза. И теперь, сгорбившись под дождем, хмуря морду, подрагивая от холода, ты молча смотрел на нее, не смея оторвать взгляда и обронить хоть одно неосторожное слово, а она - на тебя, растерянная, испуганная разительными изменениями, произошедшими в тебе, маленькая. Сколько ты лишал себя общения с медношерстной красавицей? Ты не мог этого знать, каждый предыдущий день был похож на следующий, и в конце концов ты потерял им счет, чувствуя, как тебя захватывает вереница сплошных повседневных и рутинных дел. Но теперь, глядя на ее хрупкое тело (надо же, она ведь до сих пор едва доставала до твоего плеча), на измученный болезнью и отставкой родного отца вид, на затаенную печаль в ласковых глазах, ты ощутил резкий укол вины в самое сознание. Вины за то, что так вероломно и хладнокровно бросил ее совсем одну наедине со своей печалью, хоть и обещал всегда оставаться рядом, до самого конца. И теперь ты понял, что твоя жизнь до этого момента не имела ровно никакого смысла. На кой черт, скажи мне пожалуйста, тебе сдалась эта совершенно лишняя беготня с никому не нужными делами? Что ты с них имеешь, если лишь сейчас, при виде подруги детства, приятное обволакивающее тепло заполонило все твое доселе холодное нутро? Ты ведь был свободен. Ты был свободен, Тернозвезд тебя подери, полностью свободен от той ежедневной рутины, в которую сам себя втянул! Ты не единственный воин в племени, ты был таким же, как все остальные, и ты тоже имел право на что-то большее, чем просто чреда ежедневных бытовых дел.
И ты сделал шаг. Просто сделал ответный шаг, сам не понимая, что же ты хочешь натворить, и внутренне замер в каком-то странном опасении своих дальнейших действий. Ты чувствовал, как необратимо тает твое ледяное сердце под напором жаркого огня янтарных глаз, и мимо свое воли, одержимый каким-то спонтанным порывом и желанием потянулся навстречу его теплу, больше всего на свете желая грудью прижаться к животрепещущему огню. Это был твой огонь, который ты никогда и никому не отдашь.
Ты не помнишь, о чем вы говорили, и слова в то мгновение не имели для тебя ровно никакого значения. Ты просто прижался к ее боку, желая отдать ей хоть что-то большее взамен на живительное тепло - мокрый, мелко дрожащий от холода и впервые обезоруженный. Ты больше похож на жалкого котенка, чем на бравого и уверенного в себе воителя, но в тот момент ты был счастлив, по-настоящему и, пожалуй, в последний раз счастлив. Почему в последний?
Потому что на Великом Клене появляется Янтарозвезд. Ты подобно остальным рядовым воинам оборачиваешь голову на его зычный голос, и взгляд твой мимо воли скользит по стройным рядам Древесных воинов. Бесспорно, новой должности достоит каждый из них, но ты заостряешь свое внимание на плечистых старшинах, позволяя себе гадать, кто же теперь станет счастливчиком. Почетная, важная должность, и каждый с замиранием сердца ждал свое имя, слетающее с губ новоявленного главаря. Каждый, но не ты - ты сидел тихо и неподвижно, отчаянно прижимая к себе хвостом продрогшую кошку и просто ожидая решения, которое положит конец всем ожиданиям и неопределенности. Знаешь, Камнелом, так ведь бывает, правда, совершенно неожиданно и внезапно бывает, что то, чего ты искренне не хочешь и от чего так отчаянно бежишь, настигает тебя. Ты серьезно собирался отдаться своему личному счастью? Ха-ха, глупец, только посмей. Судьба не любит счастливчиков, а ты, стало быть, один из них. Счастливчик, который до конца своих дней обречен быть несчастным. От злого рока не сбежишь, Камнелом, там, высоко, гораздо выше угодий Звездного воинства тебе было предначертано следовать тернистому и ненавистному тебе пути. Упорный ученик, доблестный воин, а теперь еще и глашатай.
Твое имя гремит в ушах в наступившем гробовом молчании соплеменников. Ты молод, чертовски молод и неопытен, и никто не ожидал подобного выбора, тем более ты сам. Никто на этой поляне не рад и не недоволен, все просто ошеломлены и не верят своим ушам, будто слышат твое имя впервые, а ты просто продолжаешь сидеть на месте, искренне желая и вовсе свое имя не знать. Тебе просто послышалось, разумеется, просто послышалось, но многочисленные изумленные взгляды отрезают тебя от бесплодных надежд. Наконец поляна взорвалась традиционными криками поздравлений, пусть ты и прекрасно знал, что делают они это лишь из-за обязательства, и ты вдруг чувствуешь, как земля медленно уходит из-под твоих лап.
"Иди!"
Нет, это было неправильным, это было... странным. Ты чувствовал это и отчаянно противился выбору Янтарозвезду, искал в его словах ошибку, ждал, что он немедленно изменит свое решение, но главарь сидел молча, выжидающе и нетерпеливо глядя тебе в глаза.
"Иди же!"
Но ты не хотел оставлять ни Медносвет, ни ту свободную жизнь, открывшуюся перед тобой лишь теперь. Ты чувствовал ее трепещущее тепло под самым боком и не собирался отпускать его больше никогда. Это была ошибка, страшная ошибка, которую тебе нельзя повторять.
"Немедленно пошел к дереву, Тернозвезд тебя подери!"
Ты поднялся на лапы, отстраняясь от рыжей кошки, отпуская ее хвостом и замирая в странном внутреннем напряжении, словно в незримой борьбе с самим собой. Тебе предстояло сделать шаг, свой самый первый и трудный шаг, навеки отрезающий тебя от Медносвет, и знание этого холодком расползается по твоему нутру. Ты знаешь, что больше ничто и никогда не станет для тебя прежним, знаешь, что отныне тепло янтарных глаз окажется где-то далеко за спиной, потому что теперь ты всегда будешь на шаг впереди. И ты вдруг уверенным, удивительно даже для тебя самого твердым шагом направляешься к Небесной Колонне, по пути не оглядываясь назад, хоть внутри тебя все странным образом сжалось. Глашатай? Что же, а почему бы, собственно, и нет? Чем ты был хуже других? Разве недостаточно ты потратил сил на ежедневное исполнение своих обязанностей, разве не жил делами племени до этого? Стало быть, будешь жить и теперь. И странная жажда свободы отпускала тебя по мере того, как ты отдалялся от пристроившейся позади Медносвет. Тебя ждал совершенно иной путь, и в нем не было места личным желаниям. Только ты и твоя должность. Ты и бесконечные обязанности. Ты и... темнота.
Ты провалился в темноту совершенно внезапно, чувствуя, как лапы твои отрываются от земли, и весь внезапно падает вниз, куда-то глубоко-глубоко вниз, утягивая за собой пасмурный небосвод, толпу равнодушных котов и два обжигающих нутро янтаря. Пустота - единственное, что полагалось тебе за весь проделанный тобою труд, быть может, потому, что и сам ты не был достоин большего. Ты чувствовал запах болезни, но еще больше - запах ненависти, и на мгновение перед тобой вспыхнули зеленые глаза Хохлатки, горящие искренней, но какой-то усталой злобой. Сломал, подчинил, заставил убить, и за это получил сполна от того, кто уважал тебя всю свою жизнь. Убийца, тиран, деспот. Ты молчишь и не знаешь, почему все обернулось именно так, против твоего желания. Перед тобой лежат алые ягодки тиса, матовые и неестественно маленькие, и ты, сгорбившись, устало и обреченно смотришь на разорванный собственными зубами сверток. Янтарозвезд, мерно вздымая бока, лежит на своей подстилке, плотно зажмурив веки, и ты ловишь себя на отчаянном страхе увидеть янтарный блеск распахнувшихся глаз, в которых ты увидишь лишь внутреннюю боль и немое осуждение. Ты знаешь, что прав, и что не имел другого выхода. Знал, что то, что ты делаешь - не от малодушия, жадности или алчности, не от стремления к власти и невиданным простым смертным вершинам, а от внутреннего благородства и душевной силы, чтобы положить конец тому, что отравляет жизнь всему племени, замученному хворью предводителя и ожиданием неизвестности. Они чего-то ждали от тебя. Ждали, словно ты мог дать им нечто большее, чем невразумительный ответ. И ты дал. Дал надежду, дал облегчение, дал время. Ты сам искренне так считал, и чистота собственных помыслов не вызывала у тебя вопросов, но почему тебя ненавидели только за то, что ты находил в себе силы вершить чужие судьбы тогда, когда это больше всего необходимо? Почему считают преступлением то, что ты совершаешь всем во благо, в очередной раз переступая через самого себя? Ты молча стоял и не знал, почему все пошло совершенно не так.
Отблеск рыжего света, мелькнувший сбоку от тебя, привлек твое внимание, и ты вскинул голову, жмурясь от неуместно яркой вспышки пламени. Твой огонь. Твой огонь смотрел на тебя янтарными ласковыми глазами, и ты с замиранием сердца ловил в них сочувствие и искреннюю жалость.
Предал, бросил, отдал другому. Променял на должность и работу, вымучил равнодушием, душевной холодностью и черствостью сердца. Отверг, отбросил в сторону, переступил, наплевал на высокие и искренние чувства, которые больше никто и никогда не посмеет проявить к твоей каменной душонке.
Твой огонь. Твой. И ты делаешь шаг, несмелый, дрожащий шаг на полусогнутых лапах, и падаешь на пол дупла, носом зарываясь в шерсть на груди Медносвет. Ты жадно вдыхаешь ее тепло, чувствуешь, как пьянящая лихорадка разливается по всему твоему телу, но не смеешь поднять глаз и встретиться взглядом с янтарем. Боишься? Боишься. Боишься, что в их глубине увидишь осуждение и боль, упрек в малодушии и горечь от потерянной любви. Потерянной, потому что ты сам позволил искоренить светлые и искренние чувства того, кто некогда преданно ловил твои случайные взгляды и прикосновения, а нынче глядит на тебя так же, как изо дня в день глядит на остальных воинов. Ты воин. Глашатай. Будущий предводитель. Но никогда не ее друг. Больше никогда.
- Прости меня, - глухо шепчешь ты, бездумно зарываясь носом в ее мягкую огненную шерсть, судорожно ловя ее запах и тепло тела. Раздавлен, сломлен, растоптан. Ты жалок, и твой сгорбленный силуэт покорно и немощно жмется к хрупкому кошачьему стану. Ты никогда не был таким, никогда, и никто в жизни не смел лицезреть даже минутную твою слабость, но эта кошка была единственной, кому судилось увидеть тебя в минуту окончательной душевной смерти. Ты тяжело и сдавленно дышал, чувствуя, как ком горечи подступает к самому горлу, но не смел поднять головы. Ударь его. Пожалуйста, ударь, растопчи так, как он однажды это сделал с тобой, уничтожь одним своим взглядом, не холодным и неприступным, нет - горячим, полным искренней ненависти. Он весь перед тобой, сломанный, покорный, раздавленный, так делай же то, что ты должна делать.
- Прости меня, Медносвет, прости. Я был глупцом. Я всю свою жизнь был глупцом. Я ослеп и оглох, чтобы видеть очевидные вещи и слышать собственное сердце, - ты давишься едкой горечью и обломками собственной неприступной гордыни. Ты не тот, кем был при жизни, нет, но она непременно тебя узнает, потому что только она одна во всем мире могла тебя знать.
- Ты ведь знаешь, что я не такой, правда? Знаешь. Я никогда не был преступником, я никогда не хотел зла умышленно тем, кому поклялся преданностью. Я не убийца, Медносвет, не убийца, - ты поднимаешь взгляд, впервые за все это время поднимаешь взгляд и в упор встречаешься с горящими горечью янтарными глазами. Она такая же, как была всегда. Точно такая же, и была бы точно такой же, если бы один подонок не разрушил все то, к чему они стремились с самого детства. Но ты ведь больше не Камнишка, правда? Ты даже не Камнелом. Ты... другой.
- Я подлец, но не преступник, Медносвет, почему они не понимают? Почему они не хотят понимать, что это все я делаю ради них? Я исчерпал самого себя ради племени, я жил ради них, почему никто ничего не понимает? - ты подаешься вперед, приникаешь к кошке и прижимаешься к ней грудной клеткой. Ты чувствуешь, как тебя бьет легкая дрожь, но не смеешь отпускать Медносвет, склонившись над ней горбатой и безобразной гаргульей. Она поймет. Она обязательно поймет тебя. Твоя маленькая, добрая, искренняя Медносвет примет тебя любым. Мертвым, опустошенным, подавленным. Любым.
- Я всю свою жизнь потратил на благо племени. Я трудился изо всех сил, чтобы никто и никогда не смел усомниться во мне. Я делал больше, чем от меня того требовали, но никогда не хотел должности выше воителя. Я не хочу этот пост, Медносвет, не хочу. Я никогда не хотел власти, мне осточертели чужие ожидающие взгляды. От меня ждут чего-то сверхъестественного, и я дал им то, чего они хотели. Я не убил его, нет, я не убил его. Я убил себя.
- Камнелом, - ты замолкаешь, вздрагиваешь и как-то жалко и заискивающе опускаешь взгляд на свою подругу. Ты боишься ее слов и жаждешь больше всего на свете, и пленяющее тепло расплавленного янтаря больше никогда и никуда тебя не отпустит от нее. Ты был рядом с ней, раз и навсегда рядом, и больше не отпустишь до конца своих дней, потому что она была твоим смыслом жизни, единственным, что по-настоящему гнало тебя вперед все это время.
- Обернись назад.
Ее голос мягок и вкрадчив, как у матери, пригревшей под боком перепуганного котенка. Ты послушно и доверительно оборачиваешься, подобно ребенку, и встречаешься взглядом с распахнутыми янтарными глазами. Янтарозвезд, лежа на своей подстилке, хрипел и задыхался от кашля, и лапа его тянулась к сжавшемуся глашатаю, а пасть раскрылась в немом и ужасающем крике. Ты ощутил, как ужас пронзает все твое существо насквозь, и, вытаращив глаза, пятился назад, пытаясь найти поддержку теплого рыжего бока, но наткнулся лишь на холодную и шершавую поверхность стены дупла. Предводитель сипло взывал к тебе, его тело поминутно сотрясала могучая судорога, и в застывшем пристальном взгляде ты видел немой и осуждающий вопрос, гнев и боль от совершенного предательства. Он не был мертвецом, его глаза глядели ясно и с очевидным осознанием происходящего, и твое сердце сжало терновыми плетнями.
- Янтарозвезд, мне пришлось тебя убить, пришлось! У меня не было выбора, ты ведь понимаешь, просто не было! Я предан тебе, всегда был предан и благодарен за однажды подаренную честь, но ты стал бременем, я должен был что-то делать, - умоляюще, почти жалко выдаешь ты, спиной прижимаясь к стене дупла, чувствуя, как смрад смерти и болезни забивает твои ноздри, заползает внутрь тебя и отравляет твою кровь, и холодный ужас полоснул тебя по морде. Оживший мертвец хрипел и, вздрагивая всем телом, изгибаясь в нестерпимых конвульсиях, тянул к тебе трясущуюся лапу.
А потом наступила тьма. Черная, непроглядная и болезненно густая тьма, обступающая со всех сторон, давящая на сознание, клубящаяся липким и едким туманом. Ты безвольно лежал... где-то. Где-то, где время не имело никакого значения, и пространство казалось одной-единственной и бесконечно растянутой точкой. Ты не был мертв, равно как и не был жив. Ты не знал своего имени и не считал, что тебя должно это интересовать теперь. Ты просто ждал чего-то, но внутри чувствовал первозданную, абсолютную пустоту. Ты знал, что очнешься совершенно другим, и больше ничто и никогда не станет прежним. Ты не станешь прежним. Твоя последняя живая часть навсегда умерла вместе с девятой жизнью Янтарозвезда, и свою нынешнюю судьбу ты принимал покорно и равнодушно, словно какую-то подачку от судьбы, лениво и вяло укореняя в своей голове мысль о новой должности. Значит, предводитель. Значит, новое имя и новые обязанности. Ладно. Хорошо. Понятно. Принимаем. Тебе было ровным счетом плевать на это, как и на то, что отныне ты - вероломный убийца и мерзкий преступник. Ты добился того, чего хотел. Ты определенно молодец и обязательно прекрасно справишься. Ты знал это совершенно очевидно и беспрекословно, уже примеряя себя на ветви и оставляя зарубки от собственных когтей поверх следов Янтарозвезда. Теперь ты станешь лицом своего племени, его неизменным лидером и твердой руководящей лапой. Ты был достоин этого не меньше, чем в свое время Янтарозвезд, и чувствовал твердую и непоколебимую уверенность в своих силах и умениях, расцветающую на пепелище былых чувств и тревог. Ты был похож на безмятежное небо, ясно голубое и высокое, и к горизонту прочь уползали свинцовые грозовые тучи, унося с собой твои волнения и страхи. Ты был чист и свеж, вероятно от того, что вместе с тем был совершенно пустым и безжизненным. Мертвец? Пусть будет так. Ты был внутренне мертв и опустошен, но твои принципы и внутренние установки были все еще живы. Железный малый. Ты чувствовал необычайную силу, неслыханное ранее могущество, и оно приходило к тебе по мере того, как твою душу покидали последние тени тревог. Так сказать, перестрадал. Перестрадал, похоронил себя, а теперь знал, что уже ничто и никогда не смеет затронуть тебя так же сильно, как в эту злополучную ночь. Не таким тебя хотели видеть соплеменники, не таким. В их глазах ты должен быть неизменно тверд и неприступен, надежен и хладнокровен. Ты поведешь свое племя через тернии к звездам, потому что ты умеешь четко обозначать цель и держать к ней курс, жертвуя лишними, ненужными и ничтожными вещами вроде жизни Янтарозвезда. Ты станешь лучше его. Ты клянешься стать лучшим после всего, что внутренне сам себе уже успел наобещать. Древо ослабло, ты видел это и прекрасно понимал, и если твой предшественник не сумел его усилить, то это сделаешь ты. Ты построишь из Древесного племени то, чем изначально оно должно было являться. Такие, как ты, не становятся великими предводителями. А ты станешь.
- Если тебе позволят, - холодный громогласный голос врывается в твою смеренную тишину и заставляет тебя дрогнуть ушами. Не то, чтобы тебе было очень интересно, кто это, но ты поднимаешь голову и разлепляешь глаза. Вокруг тебя неясные очертания, смутные силуэты, ты не можешь видеть их шкур, залитых лунным светом, и морд, наверняка незнакомых и чужих, но видишь их глаза, горящие осуждением. Ты не знаешь, были ли они в действительности Звездным воинством или же являлись очередным плодом твоего воспаленного воображения, но ты оставался одинаково равнодушным при любом из этих раскладов. Тебе просто внезапно сделалось все равно на их укоризненные взгляды, пышущие праведным гневом, но помимо твоим душевным чувствам ты ощутил, как предательски холодеют подушечки твоих лап. Ты оставался лежать, окованный безразличием и апатией, прижатый к земле чьей-то невидимой лапой, даже не пытающийся вырваться прочь, а коты вокруг стремительно и угрожающе надвигались на тебя, смыкались сплошным кольцом из горящих ненавистью глаз, и в твоих ушах звенело только: "Убийца, преступник, лжец! Не позволим, не позволим, не позволим!"
Ты широко распахнул глаза, судорожно хватая пастью воздух, впиваясь когтями в трухлявый мох и чувствуя, как неистово колотится твое сердце. Дупло воинской встретило тебя сумраком и сонным дыханием спящих подле товарищей. Брезжил рассвет; сквозь неровное отверстие дупла ты видел, как над главной поляной клубятся пепельные тени. Сегодня был твой последний день под нынешним званием и именем, последний день, когда тебе довелось спасть вместе с остальными и временами слышать сонное мычание неспокойного брата. Впереди тебя ждал утомительный поход к Лунному Ущелью за благословением Звездных предков, и воспоминания о ночных кошмарах таяли так же стремительно, как ночной сумрак пробуждающегося леса. Ты был жив и внутренне готов становиться на уготовленную тебе тропу, но чувствовал, как прошедшая ночь отдавалась в твоей голове хмелеющей тяжестью, а твое тело сотрясала легкая дрожь лихорадки, и ты ощутил разгорающийся болезненный жар, овладевший твоим нутром. Ты был болен.
0
127
