Снаружи дупла злобно воет северный ветер, гнущий жалобно скрипящие ветви старой ивы. Белая вьюга шумит и бранится, холод залетает внутрь убежища королев вместе со снежинками, которые, словно иглы, врезаются в шерстку.

Устланный мхом и сухим камышом пол внезапно накреняется. Земля уходит из под лап, все вокруг летит кувырком, и глаза не успевают сфокусироваться на чем-то отдельном.

Холодный, зябкий страх охватывает маленькое кошачье тельце. Кровь шумит в ушах, а она, продолжая кубарем катиться по дуплу, внезапно вылетает наружу, больно приземляясь спиной на покрывшийся твердой корочкой снег. Глаза застилает белая пелена бушующей снежной бури, и только темный силуэт старой ивы, которая, поддавшись напору злобной зимы, падает прямо на нее.

Лагерь Речного племени пронзает крик.

- Мамочка!!! - я проснулась от собственного вопля, разлетевшегося по пещерке королев, и испуганно вскакиваю с примятой подстилки, беспомощно оглядываясь вокруг. Все в порядке, я жива, я дома, я в безопасности. Меня колотит, как от холода, пока я жмусь к боку мамы, ища ее тепла и поддержки. Наверное, мне никогда в жизни не было и не будет так страшно. Хорошо бы так.

Все еще скованное вязким беспокойством, мое маленькое сердечко, едва не разорвавшееся от страха во время падения на лагерь старой Ивы, бешено стучало в груди, а его гул отдавался в ушах. Зажмурившись, я обвила лапки молочно-рыжим хвостом, искренне надеясь, что больше ничто не нарушит мой сон, когда возня со стороны входа заставляет содрогнуться и резко вскинуть голову, двумя светящимися во тьме изумрудами натыкаясь на знакомую фигуру.

- В-Водолап...

Я облегченно выдохнула, отстраняясь от матери и охотно прижимаясь боком к теплой груди трехцветного, чувствуя его мерное сердцебиение.

Он рядом, он жив, с ним все хорошо.

- Я так испугалась... - отчаянно зашептала я, зарываясь носиком в его шерсть, и ко мне, мало-помалу, начинает возвращаться блаженное спокойствие.

Отредактировано Ивушка (2014-08-12 12:57:55)

Нет, ничего не пройдёт просто так - подобного просто не бывает. Но обязательное ли это условие для того, чтобы окончательно разочаровываться в мире и жизни, отгораживаться, позволяя кошмарам прошлого врываться в ночные сны? Когда-то её мучили ужасы, это было множество лун тому назад. Чёрный, пустой мир, где нет ни неба, ни земли, лишь непонятные шары плавают вокруг, так обманчиво-притягательные, а после обращающиеся во взрыв, грубый и губительный. Были догоняющие монстры, страшные и непонятные, были примерзающие к земле лапы и боль, которая казалась слишком настоящей, чтобы терпеть её тихо. Но уже тогда появился Сыч, её рыжая опора и отрада, надежда, заставляющая дышать ровнее. Она была ещё котёнком, так доверчиво мчащимся через половину лагеря, тёмного и не менее ужасного, чем дурной сон, а всё ради одного - палатки воителей, где коротал тёмные часы её вислоухий Мир. Он отогнал ужасы, отогнал раз и навсегда: они больше не приходили, даже сейчас, когда грозного стража не было рядом, а душу терзали новые сомнения и горести. Свет, который подарила им любовь, обещающая не угаснуть никогда, оказался намного прочнее всего.
И она просто сохранит его, это священное чувство, благословением обручённое самими звёздами. Но не только к обладательнице папоротникового взора могут приходить тёмные пороки, и душераздирающий крик одной из дочерей заставляет Зимнюю Вишню болезненно вздрогнуть, вырываясь из пучины глубокой дремоты. Она ещё даже не разобралась толком, что случилось, но материнский инстинкт сильнее разума, и главное - защитить дитя. Шерсть на холке молодой королевы решительно встаёт дыбом, когда она с мотивом хищной птицы среди мышей осматривает новую детскую. Она не кажется такой надёжной и уютной, но приходится мириться с тем, что есть. До сознания же постепенно доходит, что никакие полоумные барсуки не желают втихаря выкрась Ивушку из лагеря. Облегчённый вздох, сдавливая лёгкие, вырывается наружу, когда хвост обвивает рыжие плечи, а язык успокаивающе ласкает шерсть от макушки до спины.
- Тише, Ивушка. Что тебе приснилось?
Поинтересовалась кошка с идеально деланным интересом, ведь она и без того понимала, в чём причина, но разговор следовало начинать не с убеждений и заверений, особенно когда терзаешься сам. Совсем рядом прошелестел знакомый голос, принадлежащий Водолапу, и внимание наконец-то оказалось уделено и ему (вернее, о его наличии и существовании в детской вообще вспомнили и несколько удивились, хоть и не проявили явной агрессии, той, на которую, например, был способен Сыч, заметь он прохвоста тёмной, глубокой ночью близ подстилки своей семьи).
- Водолап? А ты что тут забыл? Насколько я помню, под палатку оруженосцев выделили другую пещеру.

Снега много, лапы путаются, след на след не попадает - это сложно. Дорога и вправду кажется сложной, словно погрязаешь в болоте, и конца края белоснежному издевательству просто нет. Вот за что хвостатая терпеть не могла Замёрзший Камыш; но сейчас старалась не думать об этом - нарастающая ложь как-то сковывала, напрягала и без того стянутый организм, не давая проникаться болью, открываться ей - считается, частично снять приступы помогает именно это. И как вообще её так угораздило? Складывается впечатление, что Зимняя Вишня физически не может окотиться спокойно, обязательно должно что-то произойти. Или после, как это было в первый раз, так называемое осложнение (милое и безобидное, ага-ага), или до - происходящее сейчас. Интересно, забеременей она в третий раз, как это будет? Наверное, кошка чудесным образом перекатится к какому-нибудь там месту скопления выдр и озадачит их весьма понятным воплем. Смешного, конечно, мало, но, когда попадаешь в такие положения, загоготать хочется как-то невольно, эмоциональной разрядки ради.
- Как ты думаешь, а... А-а-а-а-айййй... Уф, а выдры роды принимать умеют?
Судя по всему, Зимняя Вишня решила добить Дубравника на месте, правда, чисто из гуманистических соображений, она ведь душа добрая, наивная, открытая... Хотя, сейчас она могла показаться в довершении всего немного сумасшедшей. Но что поделать? Беременность - дело даже более кропотливое, чем ловля раком или разделывание малюсков. А ещё всегда виноваты коты, так пусть теперь и отвечают, собственной шкурой отвечают. Кстати, эта фраза в данной ситуации имеет как нельзя более прямое значение, ибо шлёпать рядом с Дубравником, на спине которого повисла ароматная добыча, и радоваться полёвкам не было ни сил, ни желания. Не помогало больше отвлечься, что поделаешь? Как говорится, в любой непонятной ситуации... Ешь. Так вот папоротниковоглазая жевать и начала, прямо так и откусывала от нутрии, невольно пачкая и себе морду, и Дубравнику спину (которую, кстати, несколько раз случайно укусила вместо нутрии). Хорошее же зрелище соплеменникам представится, спасибо ещё, что воители в зомби не верят, а то можно было бы смело объявлять конец света и какую-нибудь там катастрофку. Небольшую такую, угу.
- Уффф, наелась. Ой-й-йайооох.
Сипела роженица, когда вход в лагерь вполне отчётливо замелькал, причём не особенно в дали. Несколько усилий, и парочка ввалилась на поляну. Пожалуй, впервые самка порадовалась, что детская больше не находится в дупле старой ивы, иначе туда бы её пришлось как минимум катапультировать. Осев у входа в нужную пещеру, бело-рыжая коротко поблагодарила своего рыже-бурого сопровождающего и скрылась в полумраке яслей, сопровождаемая сдержанными ахами. Боль нарастала стремительно, а Течение, наверное, ещё готовила необходимые травы. По крайней мере, Водолап был на поляне, а значит, уже предупредил - и то легче. Едва королева успела лечь, тело сотрясла судорога, и невольно напрягаясь, стискивая челюсти, Зимняя Вишня вытянулась в струнку, стараясь дышать как можно глубже - помнила прошлые наставления. И вот, первый комочек шлёпнулся на подстилку, правда, судя по животу их там ещё не мало, и помощь Течение явно пригодится. Подрагивающая от новых схваток кошка обрабатывала первенца, причитая.
- Т-т-течение, ааайй, где же ты...
Но целительницы не было, кажется, молодая кошка была обречена рожать в гордом одиночестве, полагаясь лишь на свои силы. Что ж, остаётся поблагодарить Звёздное племя за наличие опыта, иначе пришлось бы не просто туго, а скорее смертельно опасно. С трудом сморгнув наворачивающиеся от разрывающей боли слёзы, папоротниковоглазая получше рассмотрела первенца: уже чётко видна была вислоухость, что несказанно радовало. Папин сын, обшитый рыжими красками осени поверх белого зимнего морозца - истинное слияние её и Сыча. Откидывая голову в угаре новой схватки, готовая к новой потуге роженица разразилась протяжным криком. Болело всё: живот, спина, таз, лапы, голова, казалось даже, тело горело огнём. Судя по всему, котята будут идти друг за другом, и всё обещает быстро закончится. Отчасти это хорошо, но страшно утомительно. Новая череда напряжения мышц и славная девочка начала проходить процедуру очищения от околоплодного пузыря. Вылизывая спинку, по которой хаотично разошлись рыжие и чёрные пятна, на носу и животе прерываемые белым, Зимняя Вишня взвыла от неожиданности: третий котёнок готов был явить себя миру. Устало поднатужившись, самка принялась за ещё одну дочку, гадая, сколько же всего малышей проживало две луны в её животе. Белая с ржавыми вкраплениями девчушка уже лежала около материнского живота, когда с трудом сдерживающая метания хвостатая, не переставая подвывать, переместила на подушку ещё одну дочку... И вновь ахнула, на этот раз от удивления: за исключением округлых, "обвисших" ушек она являла собой полную копию старшей черепаховой сестрицы. Вот это да...
- Двойняшки!
Кажется, эта новость даже сил прибавила изнеможённой кошке. Уже представляя реакцию Сыча, она наскоро обработала малышку, ибо её братик уже известил всех о своём появлении. Красно-рыжая, более тёмная на спине и лбу шерсть - пожалуй, это их единственный котёнок, сочетающий в себе лишь один цвет двух оттенков. Через пять минут родился последний малец, чем-то похожий на тигра из далёких легенд рыжий, с белыми пятнами на грудке, морде, лапах да хвосте, исписанный чёрными полосами - худоват, но красавец и страшно громкий. Облегчённо выдохнув, Зимняя Вишня уронила морду на лапы, предварительно подтолкнув последнего к животу. У неё не осталось сил даже на то, чтобы хвостом пошевелить, но она была страшно горда собой: три мальчика и три девочки, все живы и здоровы, а главное - она справилась, справилась сама! Теперь бы поскорее увидеть супруга... А ещё, страшно хотелось пить, в желудке стягивало и урчало, пусть последы и удалили частично чувство голода. Но это не страшно, можно подождать, перетерпеть, главное - что всё позади, всё благополучно.
- Великое Звёздное племя, спасибо, что хоть ты не оставило меня в этой пещере совсем одну... Ну что, малыши, надо бы дать вам имена. Или подождём папку? Мр-р-р-р...

Отредактировано Зимняя Вишня (2014-08-23 15:30:05)

Как удивительна Природа, которая от легкой и беззаботной натуры, расписывающей по настроению лес в краски, превращается в серьезную и ответственную барышню, когда возносит на свои плечи ношу творца. В ее умелых и способных руках прозрачное холодное полотно, сотканное словно из звездных нитей и воздуха; но стоит Создательнице подушечками пальцев прикоснуться к мертвому пузырю, как он тот час начинает пульсировать, двигаться и формироваться в нечто, что предписано ему судьбой, проходя нелегкий, но завораживающий процесс перевоплощения. Мастерица не забыла и о тебе, поэтому она старательно и медленно вырисовывала изгибы жилистого тельца, сминая бока бесформенной фигуры; как только ей пришелся по душе твой вид, не омраченный чудесами и сверхчертами, Природа последний раз, глотая жгучие материнские слезы, прижимает тебя, свое дитя, произведение, к груди, вдыхает жизнь и отпускает в плаванье, чтобы ты нашла других родителей, твоих собственных Создателей, коими ты будешь считать до конца жизни.

И вот ты, в приятном распаляющемся любопытстве, бренно перемещаешься во Вселенной, выжидая, когда же стрелки твоей железной дороги переведут тебя в то направление, адрес которой Творчиха заботливо указала в твоей голове. У тебя нет ни часов, ни хоть примерного представления, сколько дней или недель ты проводишь в этом пространстве без гравитации, отчего ты начинаешь привыкать к сладостной тишине, ленишься и уже почти засыпаешь. В один прекрасный (или не прекрасный - решать тебе) момент  чувствуешь, как холодный ветер, появившийся из ниоткуда, поддевает твое тело на неизвестный путь; твой крохотный силуэт, освещаемый со спины синим солнцем, барахтает уже четко очерченными лапами, машет головой, старается сопротивляться давлению; но ураган подгоняет тебя, безостановочно шепча "Время пришло, время пришло...", и его, как тебе кажется, неуместные хлопоты, тебя лишь раздражают, и ты начинаешь двигаться, но твои лапы тут же касаются чего-то осязаемого, и это - не иллюзии.

Ты понимаешь - ты не одна.

Как только эта мысль вспышками долетает до твоей головы, ты вдруг начинаешь чувствовать, как стенки сдавливают все твое существо; теперь тебе здесь тесно, в отличие от просторов, где ты была раньше; тебя заперли в невиданном месте, а самое главное - в живом месте, ведь через трепещущие границы до тебя доносятся голоса - такие разномастные, живые, звонкие - словно они принадлежали абсолютно другим созданиям, незнающим о холоде Вселенной. Стены пульсировали, словно ты сам, отдавали расслабляющим теплом, и ты упрямо прижимаешься к ним, желая согреться, ибо ты ощущаешь невидимую конкуренцию - кому-то также закрыли доступ к выходу в этой комнате, и он разгуливает рядом с тобой, пихая конечностями и нарушая равновесие. Но ты ощущаешь это сопротивление везде - неужели это существо было таким огромным, или... просто оно было не одиноко, как и ты?

Однажды твое сердце начинает стучаться, сотрясая все твое тело; ты осознаешь - вот оно, но сама не до конца понимаешь своей реакции, будто кто-то свыше заложил тебе эту мысль, зная, что так и будет, и раннее тебе было доступно значение. Кто-то извне начинает тревожно кричать, а твой домик содрогается, и все вы снова подгоняемые чей-то прихоти, как светлячки, устремляетесь к свету, прыгая через друг друга и соревнуясь за первенство. Когда вокруг становится намного свободнее, ты понимаешь, что проиграла и твоя судьба - остаться здесь, запутанной невидимыми веревками, прикованной кандалами к стенам. Резкий толчок выгоняет эти мысли, вместе с ними выгоняя и тебя - и снова время пришло... Ты на свободе. Слышишь умеренный хлопок, после чего тебе становиться дико холодно, еще холоднее, чем в начале; ты распахиваешь пасть, издавая хриплый вздох, но тут же замыкаешь ее, чувствуя, как безжалостный воздух врывается в твои маленькие легкие, буквально разрывая все тело изнутри. Вода - вот же была твоя среда, твоя защитница, благоговейно примыкающая к тебе все это время, ты не можешь привыкнуть к новому источнику сил. Что-то шершавее проходит по твоей морде, после чего ты медленно понимаешь, что и пользуясь этим можно вполне существовать, успокаиваешься. Рядом копошатся те самые соседи - видимо, они подобны тебе, хоть и пока нет возможности разглядеть. Страх смешивается с желанием вернуться обратно, но схожее с прошлым тепло обдает тебя, укрывая густыми слоями шерстяных чешуек - тебе почему-то спокойно, ты доверяешь этой второй Создательнице...

В утробе матери всегда тепло и уютно.  Но приходит время, и нужно покинуть и забыть это темное место, где ты всегда в тепле, уюте, и нет никакой опасности для тебя. Ты защищен со всех сторон. Ты не голодаешь, ты не борешься за выживание. Сначала вовсе не осознаешь, что ты есть, где ты, зачем ты. Тебе это совершенно не нужно. Однако вскоре в голову проникает мысль. Совершенно элементарная, ни о чем. Ни о каких-либо проблемах, ни о смысле жизни. Нечто на подобии обыкновенного звука, который на воздухе можно было бы вполне произнести. И лишь подумав какой-то маленький отрывочек, какой-то мысленный звук... ты готов выйти на свет.
Давила теснота. Сначала было как-то свободно, но потом со всех сторон стало сдавливаться что-то то ли жесткое, то ли мягкое. Это невозможно было почувствовать, как и запомнить тоже. Кошечка была не одна, она это чувствовала. Ее постоянно толкали, давали пинок, били по голове. А она как пассивный мячик вертелась туда и сюда, совершенно не зная, кто это ее так, и почему. Хотя порой она сама принимала в этом всем участие, но весьма неохотно.
Однако. Теснота стала уменьшаться. Она не то, что бы давала свободу. Скорее уменьшалась в том плане, что уменьшалось само местонахождения не родившихся. Что-то из уютного местечка пропало. Потом еще. Голова малышки уткнулась куда-то. Толчок! Тельце сжалось чуть ли не в тонкую трубочку и медленно поползло через невыносимую тесноту вперед. Дальше, дальше. мало того, что ее насильно выпихивали из теплого места, так еще и толкали сзади. Вот ведь наглость, а? А так не хочется покидать это безопасное и теплое место. Но, чтоб их всех, толкают и толкают. Будто им больше делать нечего. И поддаваясь всем толчкам со всех сторон, малышка показала миру бело-ржавый окрас своей шерстки. И тут по пленке, покрывающей крохотную кошечку, упавшего на что-то ворсистое, ударило холодом. Вот это была новость всех новостей. Мало того, что ее выпихнул из теплого домика, ток еще и на холод!
А первый вздох всегда неприятный. Сжатые в комочек легкие расправляются мучительно для каждого. Поэтому как только воздух проник в привыкшее к теплу тельце, только что родившаяся малышка издала пронзительный писк и затихла сразу же. Хотя пискнуть еще раз пришлось. Что-то большое, убрав противную пленку, блокирующую большую часть звуков, подтолкнуло ее к чему-то пушистому и... теплому. Вот ведь неожиданность. В этом холодном месте есть что-то теплое. мало того, это тепло излучало какую-то неведомую благодать. Веяло добротой и заботой. Это успокоило напуганную малышку и она комочком прижалась к этому большому, теплому и пушистому... животу своей матери. Запрятав розовато-коричневый носик себе с лапки, кошечка, сопровождая писком действия, несколько раз вдохнула до тех пор, пока холодный воздух перестал восприниматься ее легкими именно как жгучее-неизвестно-что, и, приподняв крупную головку, которая неустойчиво моталась на тоненькой шейке, раскрыла рот в тихом писке и снова уронила свою тяжелую ношу на лапы. Больше малютка не шевелилась. Она затихла и не двигалась, робея перед всем вокруг. А так же перед еще одним таким же котенком, а именно своим братом, который почему-то поставил свои маленькие лапки ей на голову. Кошечка не шевельнулась, боясь что-либо предпринимать перед невидимым братом, который совершенно недавно громко пискнул прямо ей на ухо. Умела бы она говорить, заговорила бы. Или не заговорила?... нет, она бы просто грустно промолчала. Хотя что ей сейчас? Она только что родилась, совершенно не имеет никакого понятия о жизни и, мало того, ее пугало прежде всего осознание. Осознание себя. Кошечка поняла, что вот она, она есть, существует в этом мире. А для чего? Что этому миру от нее нужно? Великие цели, коварство и вероломство, или то, что она сейчас собой являет? беспомощность, робость, страх, удивление и попытка казаться, что ее вообще здесь нет. Последнее у нее с самого рождения получалось довольно таки хорошо. Она практически не пищала, смирно лежала возе матери и постоянно спала. Правда ее первый сон, продлившийся несколько мгновений, прервался тем, что она захотела есть. Поэтому, тихонько пискну, малютка пошевелила лапками и продвинулась немного вперед, уткнувшись носом в чье-то ухо и принявшись туда дышать. Ухо отодвинулось, а сама малышка подалась назад. И где тут вообще можно поесть? Хоть где-нибудь!
Повернув голову в сторону, кроха поняла, что ей в нос уткнулось что-то выступающее из пушистого материнского живота. Поддаваясь инстинкту, малышка взяла в рот этот небольшой выступ. Втянув в себя молоко, кошечка осталась довольна тем, что этот вид еды как раз по ней.
Через несколько секунд бело-ржавая отцепилась и, тряся большой головой, снова отползла назад и прижалась к теплому животу матери. Молча. Практически не шевелясь.

Но они ещё слишком малы, чтобы дать ответ, кошка спрашивает саму себя, тихо мурлыча под нос. Она вновь почувствовала радость материнства и упивается ей, кутаясь в противоречивых волнах нежности, любви и ярости, готовности рвать, защищать. Мышцы мелко подрагивают от недавно пережитого перенапряжения, порой скручивает, подбрасывая, кратковременная судорога, но это такая малость, такая ничтожность по сравнению с этими обсыхающими, слепо тыкающими носиками в живот комочками... Кажется, в них собрано всё лучшее, светлое, значимое, в эти минуты существуют лишь шесть пищащих котят и она - эта линия единства не сотрётся никогда. От них невозможно оторвать взгляд, бело-рыжая осторожно проходится носом по спинкам каждого, запоминая запахи, каждый из них немного уникален, как и будущие личности, обещающие начать распускаться уже через какие-то пол-луны. Трепетные и одновременно стойкие, сильные секунды, первые минуты, обращающиеся в часы, первый контакт в этом мире, куда принесла котят кошка-мать. Она их мать, дважды мать, и нет большего наслаждения, чем осознание этого, такой простой важности, ненавязчивой и естественной, глубокой.
Зимняя Вишня выдохнула, ей казалось, что от бушующих в душе эмоций она больше никогда не вдохнёт, в ней просто ничего не поместится, эта гамма рвала на части, и даже остатки ноющей боли в животе - сокращение утроба - не могли омрачить переливающуюся радугу серо-дождевым намёком. Она улыбалась, улыбалась настолько широко, что сводило челюсть, но ничего не могла с собой поделать. Во время первых родов кошка была лишена возможности участвовать в этом, первом часе нового отсчёта жизней, и теперь впитывала оба раза, с робостью пробуя эти оттенки. Единственный, кого сейчас не хватало - Сыч. Так хотелось разделить с ним эту палитру, как обычно, одни лишь взглядом объяснить и увидеть в отражении изумрудной грани понимание, согласие, отдачу... Слить запахи детей с ароматами смолы, воды и череды, прижаться к рыжей всех оттенков шерсти, укрыв детей хвостами...
Но его всё ещё нет, и называть детей королева будет сама. А это проще, чем казалось, пожалуй, теперь самка даже раскается в том, что ворчала на него за Тика - несуразное имя... Но разве не понятно, что у кота тогда просто сдали нервы? Радость отцовства смыл страх за жизнь супруги, разумеется, не всё может пройти идеально. Теперь эта ответственность на ней, и разделить её придётся с честью. Только вот с чего начать? Бело-рыжая не знала, она решила просто пойти по порядку, прислушиваясь лишь к сердцу. Неспроста ведь оно пропускает удары, верно?
Юное создание заботливо коснулось макушки светло-рыжего малыша, порой ей казалось, что само солнце коснулось его белой шёрстки, одарив своим лучом, словно веснушкой. И Зимней Вишне отчего-то казалось, что в душе он такой же: живой, светлый, тёплый. Как какой-нибудь тянущийся к ярилу, жёлто-рыжий, как оно само. - Подсолнушек, благославлённый солнцем крошка... Нежно осознала кошка, обращая внимание на следующую крошку. В косых лучах заходящего солнца, что просачивалось в пещеру, её рыже-чёрная шёрстка казалась красновато-багровой, и ассоциация пришла как-то сама собой, просто кольнула язык. - Зорька, чистая и ясная... Язык прошёлся по макушке, а папоротник сосредоточился на новом явлении. Белая, с ржаво-бурыми вкраплениями, оттенок которых был похож на тот, коим наделены орлы, когда в воздухе их выжигает ясный шар. - Орлянка, самая что ни наесть настоящая. Третья дочь заставила призадуматься. Такая пёстрая, словно какой-нибудь птенец. Совёнок, может? Или драгоценный камень, они тоже многослойны, только их названий ушастая не знала. И когда Подсолнушек забрался на спинку крошки, словно цветок, от порыва ветра качнувшийся и задевший небесную гладь, всё встало на свои места. - Рождённая небом, освещённая его краской Лазурка. Сынок, напротив, не заставил терзаться в сомнениях, его кирпичная, затемнённая на спинке шёрстка так походила на выжженный зноем орех... - Мускатик, мой дорогой мальчик. Последний малыш. Вылитый тигр, но чутьё подсказывало, что это имя ему не идёт. А ведь даже полосочки так удачно легли на рыжую спинку, отчего не так? Зимняя Вишня прикрыла глаза, рисуя сложившееся. Заря скользит по горизонту, догоняя свободно парящего над зарослями подсолнуза орла, лазурь всё мешается с розово-алыми лентами, по земле катятся орехи, спотыкаясь о стебли... И ветер. Ветер гонит их, качает цветы, рикошетом отбиваясь от крыльев птицы. - Быстрый, вольный, сильный Ветерок.
Ей нравилось. Улыбнувшись, Зимняя Вишня укутала котят хвостом и, невольно сомкнув веки, задремала, представляя, как утром прогонит сонливость бодрый бас её дорогого супруга, пришедшего навестить её и осветить взором наследников.

К такому новорожденного жизнь не готовила. Сестренка выскользнула из под его лап и уползла куда-то, а не предупрежденный котенок бухнулся на мягкий мох носом, да так и остался лежать. Перед закрытыми глазами время от времени вспыхивали яркие пятна, причинявшие некоторое неудобство и разжигающие в малыше любопытство. Тут всегда так темно? А если нет, как выглядит это место? Как, в конце концов, выглядит он? Он, конечно, не мог размышлять именно таким образом, но все равно нестерпимо хотелось получше рассмотреть ту реальность, в которую он попал.
Рядом слышался громкий - для маленького котенка - звук. Этот звук, кажется, был ему роднее всех на свете. Его пугал почти неслышный шелест веток, тихий скрип, завывания ветра где-то там, далеко, но не это урчание, исходившее из самого сердца большого существа. Самого доброго и любящего на свете существа, которое будет защищать своих детей, даже когда они вырастут и станут сильными, крепкими котами. И даже тогда подросшим малышам нужна будет ее поддержка. Вот и кирпично-рыжему котенку сейчас как никогда нужна была защита и поддержка. Нужна была она.
Мама.
Это слово пришло будто из ниоткуда. Когда котенок был еще в утробе Зимней Вишни, снаружи раздавались слова, рычание, другие страшные звуки. И когда-то сама кошка произнесла это трепетное, полное любви слово: мама. Сейчас оно всплыло в памяти малыша, как инстинкт. Теплый, шершавый, словно терка, материнский язык очередным уверенным и нежным движением толкнул растопырившего лапки и уткнувшегося в подстилку котенка, и малыш соскользнул боком на холодный пол, оставив передние конечности выпрямленными. Мда, неловко вышло, но запах подсказывал, что это то самое существо, называющееся мамой, так что все отлично. Мама плохого не сделает. Пока обязательное вылизывание продолжалось, рыжий котенок почувствовал еще один запах, манящий и невыносимо сладкий. Он словно проснулся от этого аромата, и попытался подняться на тоненькие слабые лапки, уходя из под теплого языка и заваливаясь то на попу, то на грудь, а то и вовсе на бочок. Но упрямый детеныш не оставлял попыток, мотая непомерно большой лобастой головой на тонкой шее, и все же продвигался к источнику молока, минуя старшую сестру и бессовестно переползая через одного из братишек. Он, конечно, не знал, что делает, но этого пока и не требовалось - инстинкт вынуждал малыша двигаться в направлении источника манящего запаха, и малыш все более уверенно это и делал.
Когда он таки нашел сосок и прилип к нему, мама опять заговорила. Кажется, она называла их по именам. Разве это важно? Котенок внимательно слушал, хоть ничего и не понимал, не переставая есть. Это, конечно, очень важный момент в их биографии, но обед по расписанию.  Он чувствует идущее жаркой волной тепло от матери, и пока слабое от соседствующих братьев и сестер, это прибавляет малышу уверенности в том, что после родов есть жизнь.
Мать называет одно из имен, и он дергается, чувствуя, что кошка обращается к нему. Он не успел запомнить все слова, произнесенные Зимней Вишней, но свое крепко уложилось в его памяти, заняв практически всю маленькую головку.
— Мускатик. Мускатик. Мускатик.
От удивления, что и ему перепало имечко, котенок даже перестал есть. Вот, значит, как. Он тоже важный. Он тоже молодец. Довольный таким признанием собственного существования, Мускатик попытался повторить не звуки, которые издавала мама-кошка и которые помогли крохе опознать ее. Но вместо красивого утробного мурчания из глотки котенка вырвалось что-то среднее между кашлем, хрюканьем и чихом, громкое и странное. Котенок замолк, пораженный тем, что издал эту подозрительную какофонию.
Еще пара минут сопения и шевеления под материнским боком - и на него с новой силой накатила усталость. Он и так сделал за сегодня слишком много. Для начала, родился. Преодолел огромное расстояние до источника пищи. Открыл для себя огромный мир и изучил невероятное множество чужих запахов. По меньшей мере, три или четыре. Это ведь много, правда? Еще раз помотав головой и упершись лбом в материнский живот, детеныш уснул.

Отредактировано Мускатик (2014-08-29 10:57:00)

Разве можно не любить солнце? Даже если оно холодное, зимнее, к нему тянешься всей душой, жадно упиваясь каждым лучиком, коснувшимся шерсти. И когда косые посланники скользят по полу мрачной пещеры, даже после самой бессонной ночи хочется распахнуть веки и улыбнуться этому золотисто-белому чуду. Оно словно растворяет землю под собой, рождая новый огонь, тот, которого, вопреки всем инстинктам, не боится ни одна сущность, к нему тянет, в нём хочется купаться, млея от истинного наслаждения. Такое простое явление, но от него зависит множество жизней. Жизней, преданных солнцу едва ли не наравне с водой.
Рассвет прекрасен и ярок, розовые блики спорят с серыми отливами туч, бархатно-рыжеватые намёки ярила бросают лёгкую пыльцу, кружащуюся на редкий островках полированной, глубокой лазури горизонта. Наступающее в определённый час, но всё равно отчего-то внезапное своим миксом чувств явление, необъятное и величественное, оно твёрже любой необходимости подталкивает подняться и, покинув тёплую подстилку, выбраться на промозглую улицу, где снега по живот и ледяной ветер смело, словно поддразнивая хлещет по щекам. Странно, но в такие моменты, когда, подрагивая от шелковистого трепета, ожидаешь, как милости, прикосновения частички солнца к спине, растекаясь в разноцветных заревах, даже Замёрзший Камыш не кажется чем-то отвратительным, отталкивающим и губительным. Такой же сезон, как остальные, разве что более суровый. И вовсе не верится, что он способен унести хоть чью-то жизнь. В любом случае, кого угодно, только не её детей, уж для этого она приложит все силы. Можно мёрзнуть и голодать самой, но котята бело-рыжей ни в чём не будут нуждаться, она просто не имеет права придать эти доверчиво жмущиеся к её животу комки, обидеть их хотя бы словом. Это ведь их с Сычом жизни, те, с кем юное создание разделила своё сердце, кому отдала его целиком и полностью на любое, даже самое жестокое растерзание. Можно отвернуться от всего, только не от них. Не убеждение - принцип жизни.
Зимняя Вишня оглянулась на шестерых хулиганов, что сонно ворочались на подстилке, и, улыбнувшись, скрылась из виду, растворившись среди белоснежных сугробов. Она уже раз по семь отчитала каждого из комочков за попытки покинуть ясли, поэтому была уверена, что никто из них не посмеет выскользнуть на главную поляну. Да и покидала их молодая королева на какие-нибудь несколько минут, кто знает, успеют ли вообще проснуться до того, как их любящая мать вновь сверкнёт в растворяющимся полумраке не по сезону цветущим папоротником?
Кошка, определённо, спешила. В общем-то, поводов подставлять бока промозглой погоде действительно не было, да и тревога разыгрывающегося инстинкта давала о себе знать. Уверенность уверенностью, а осторожность терять не следует. Вон, что погубило Сфагнума, первенца Карпозубки? Простуда, а ведь тогда и морозов таких не было. Нет уж, рано котятам со снегом знакомиться даже близко. Хотя, от материнского бока явно оторваться не терпится. Предметы гордости хвостатой уже прозрели и освоили некоторые слова, они даже на лапы подниматься начали, теперь не только ползают. Ещё бы, впрочем, им ведь уже луна. Время летело страшно быстро, казалось бы, только вчера корчилась от схваток и имена давала, а теперь уже... Эх, хоть плачь. Радостно, но вместе с тем тоскливо. Оторвутся от неё также скоро, как и первый помёт. А что потом? Её гордая птица так и не посетила детскую, даже крем глаза не зацепив шкурки своих отпрысков, и от этого даже страшно.
За что её Мир так жесток с ней, почему вновь отдалился? Неужто капля свободы стоит дороже, чем вся её жизнь, посвящённая ему? Сыч... Зимняя Вишня зажмурилась от кольнувшей сердце боли и с нотками истеричного отчаяния затрясла мордой. Эти мысли прожигали изнутри, но не приносили ничего, кроме боли. Хватит терзаться, нужно жить. Жить ради их общего будущего, просто переждать чёрную полосу и сохранить себя для светлого начала. Её самой и её супруга. Бело-рыжая втянула из кучи плотву и суслика и быстрым шагом вернулась в детскую, не забыв отряхнуться у порога. Положив добычу у подстилки, папоротниковоглазая уселась, с лёгкой твёрдостью сбрасывая с морд детей остатки сна.
- Кто скажет мне, что я принесла? И зачем?

Подумать только, как же быстро летит время. Ещё луну назад ты был неподвижным маленьким комком шерсти, который только ел и спал, ничего более делать не мог. Лишь только ждал времени, когда, наконец, сможет проявить себя и открыть слипшиеся глаза, чтобы получше рассмотреть этот новый мир, в котором ему теперь предстоит жить. Ты стараешься приподнять тяжёлые веки, но слишком плохо контролируешь себя, но тем не менее ты, наконец, замечаешь, что у тебя получается и ты медленно открываешь свои ясные очи, но... весь обзор полностью заливает яркий свет, от которого ты немного дёргаешь и вновь жмуришь глаза, боясь их вновь открыть. Но тем не мене, ты вновь решаешь открыть, но более осторожнее. Сперва ты открываешь один глаз, затем второй и после постепенно привыкаешь к окружности, хлопая глазёнками и стараясь отогнать от себя последние остатки сна, которые мешают сосредоточить взгляд, чтобы взор перестал расплываться. Вскоре Ветерок смог чётко рассмотреть всё, что окружало его. Он поднялся на маленькие лапы, неуклюже упав на бок, но немного постаравшись вновь поднялся и неловко начал переставлять лапы, тем самым передвигаясь, но пока это было очень трудно, поэтому полосатик уселся на землю, рассматривая всё, что ранее мог лишь только слушать или почуять. Сперва он увидел яркие рыжеватые спины своих братьев и сестёр. Удивительные и яркие окрасы, от которых невольно рябило в глазах, но, судя по кровным узам, Ветерок имел такие же оттенки. Очень сильно отличалась спинка старшей сестрицы, которой имя брат пока не знал и не расслышал, но она единственная, пожалуй, выделялась из этой огненной симфонии, имея интересный серый окрас. Открыв пасть, рыжеватый постарался издать какой-нибудь звук, чтобы оповестить о своём пробуждении, но из него лишь вырвалось невнятное шипение, поэтому с этой мыслью пришлось смириться. Запрокинув голову, он заметил несколько рослых кошек, которые отлично выделялись среди маленьких котят. Судя по всему, это уже были взрослые, а Ветерок даже и представить не мог, что они настолько высокие и большие. Сперва он посмотрел на тёмную королеву, которая тихо дремала в противоположном углу, а рядом с ней такие же маленькие соседи по детской. И ещё одна кошка с оттенком песка, была немного ближе к своей чернобрюхой соседкой, а рядом с ней было шестеро маленьких комков шерсти. Одно роста с собратьями Ветерка. Но на местечке, где должна была лежать мама, но её подстилка пустовала, что немало испугало котёнка, который тут же попытался взобраться на своего брата и посмотреть ещё раз хорошенько на то место, но, к сожалению, ничего не увидел. Со стороны входа раздались шаги и повернувшись, он почуял сперва тот знакомый запах, а после и увидел свою маму, которая даровала ему жизнь на этой земле, и застыл на месте.
- Кто скажет мне, что я принесла? И зачем?
Ветерок округлил глазёнки, смотря на мать.
- Чего? Чего-ты принесла? - он подбежал к ней, внимательно всматриваясь и раскрывая маленькую пасть, стараясь выговорить хоть слово.

С тех пор, как Мускатик научился совершать осознанные действия и боле-менее соображать, ему не давали покоя мысли и его воображение. Слишком маленький, чтобы здраво мыслить, за закрытыми веками малыш представлял огромный волшебный мир, хоть и не знал точно, как он выглядит. Крохотное сердечко возбужденно колотилось, каждый раз, когда мысли котенка возвращались к этому необыкновенному чуду, где ему посчастливилось оказаться. Мама будет всегда рядом и поможет изучить все-все на планете, только нужно дождаться подходящего момента. А пока... кажется, пора спать.
Каждое пробуждение Мускатика сопровождалось отчаянной попыткой увидеть, что твориться вокруг. Котенок не знал, как это сделать и что для этого нужно, но старался. Тер лапками морду, катался по земле и просто пытался выбраться туда, откуда веял холод, но каждый раз его отчаянные старания прекращала Зимняя Вишня, которую, видимо, напрягало такое буйство сына. И представьте себе, каково было удивление будущего воина, когда однажды утром какая-то неведомая энергия заставила Мускатика на миг впервые в жизни приоткрыть щелки глаз, пока еще не темно-зеленых, а мутновато-серых. Не успев ничего увидеть и даже осознать этот факт, малыш снова смежил веки, будто бы намереваясь еще вздремнуть, но вновь разыгравшееся любопытство заставило его приподнять веки.
Несколько секунд он ошалело хлопал веками, таращась на чью то большую лапу. Наверное, вот она какая, его родительница, его большой защитник. Глаза защипало, и Мускатик моргнул. Признаться, мир его немного разочаровал. Он был не таким ярким, как пятна, и не таким огромным, что даже великаны смогли бы в нем затеряться.
И с этих пор прошло уже немало, по меркам котенка, времени. Глаза начали приобретать зеленый оттенок, но все еще были поддернуты мутной пленкой. Он  копошился в мягкой холодной постилке, ожидая Зимнюю Вишню. Мать сорванцов куда-то укатила, едва ли не в первый раз оставив своих отпрысков одних. Малыш развлекал себя как мог,  то пытаясь раздразнить братишек, то занимаясь скучными делами, наподобие катания по палатке, пробах своих отнюдь невеликих зубов и раздербанивании убежища на мелкие части.
Малыш почувствовал маму, когда та уже вошла в уютную пещерку, неся что-то в зубах. Мускатик тут же оторвался от своего, несомненно, увлекательнейшего занятия и вперил мутно-зеленые зенки в странный предмет. Иногда кошка таскала их так же. Быть может, это новый друг?
- Кто скажет мне, что я принесла? И зачем? - как ни в чем не бывало, спросила Зимняя Вишня, сев рядом с двумя подозрительными вещами. Наверное, они опасны. Они могут побить. Или даже убить? Конечно же, надо их потрепать!
Мускатик, так скажем, кинулся к матери, немного застряв на голове брата и толкнув одну из сестренок лапкой, а после свалившись в кучу с едой и усиленно заколотя конечностями по "врагам".
Почему мама не бежит? Он защитит всех!
Надо что-то сказать. Какие там слова говорила кошка и ее посетители? Эмм, "сон"? "Птица"? "Племя"? Ай, да ладно, разговоры - для слабаков. Котенок живо представил, как две небольшие тушки становятся громадными и рычат, но, замечтавшись, споткнулся о рыбий хвост и полетел к лапам матери. Обидно до жути.

Тяжелая поступь по талому снегу нарушила утренний покой яслей. Прерываемая судорожным дыханием, синеглазая кошечка опрометью направилась к палатке котят и королев. А все почему?
Утренний сон, сладкий, объятый запахом возлюбленного, как лапой сняло резким кошмаром. Нет, поначалу сон был весьма и весьма приятным: взбираясь по теплым Нагретым камням, серая кошечка все тянулась и тянулась к солнцу, подставляя ему мордашку, покатую спинку и, конечно же, округлый, полный драгоценных жизней живот. И так она жаждала тепла, так ей хотелось как можно сильнее ощутить ласковые солнечные лучи на своей шерстке, что она все тянулась и тянулась, и только легкий испуг, когда задняя лапа слегка соскользнула с одного из камней, заставило дыхание прерваться, и что-то тревожное шевельнулось где-то внутри брюшка...
Синие глаза распахнулись. Знакомое чувство, болезненное и резкое, новой волной накатило на иссиня-серую красавицу. Растерянно глянув на спящего Львинозвезда, Ручей со сдавленным вздохом бросилась вон из палатки, прекрасно зная, где ей сейчас предстоит находиться.
И где, спрашивается, логика? Не разбудив супруга, не направившись в, слава Звездному племени, пустеющую палатку целителей, не оставшись, Тернозвезд её побери, в свободной пещере, которую делили они с предводителем, старшая воительница и без пяти минут королева отправилась туда, где ей положено быть.
Тяжелым стуком лапа опустилась на устланный мхом и камышом пол.
Рано, рано, почему так рано?
Серая растерянно сглотнула, упрямо борясь с приступом паники и судорожно сгребая часть настила в свободный угол пещеры, следуя древним инстинктам и обустраивая себе подходящее для родов гнездышко. Сделав несколько дерганых кругов по мягкой и укромной подстилке, Ручей, тщетно попытавшись восстановить дыхание, легла на бок. Прикрыв глаза и сделав пять-шесть глубоких вдохов, она принялась ждать.
Не заметила ни Зимнюю Вишню, ни ненавистную палевую кошку, ни их малышей. Никого. Сейчас её мир, её вселенная сузилась до рамок этого гнездышка и тех, кто вот-вот должен был появиться на свет.
Сильнейшая волна схваток снова вытянула тело серенькой рыболовки в изогнутую линию, напрягая каждую мышцу, выгибая каждый сустав и заставляя до боли сжимать зубы в бессилии и слепой, яростной мысли: она поможет появиться на свет своим малышам.
Не звала целителя. Знала ведь, что ждать бессмысленно. Распахнув горящие, полные веры и страха глаза, Ручей выпрямила шею, принявшись поступательными движениями вылизывать свой слишком округленный живот: от передней лапы к задней, от передней - к задней, и так далее, будто бы подсказывая малышам верный путь. Осторожно задевая языком выступы и округлости уже, по всей видимости, вполне сформировавшихся малышей, Ручей невольно вспоминала прошлые роды - три малыша, и живот был едва ли не вдвое мельче её нынешнего "богатства".
Резкий порыв схваток - и серая невольно вскрикнула, жмурясь и бессильно откидываясь головой на мох.
Больно... черт возьми, как же больно!
Или котят много, или они довольно крупные - одно из двух. Ручей и не подозревала, что её первенец в этом помете, который так упрямо пытался выбраться, так жаждал увидеть свет, действительно крупный.
Схватка. Снова, снова и снова. В беззвучной молитве обращаясь ко всем, кто её покинул, синеглазка просила подарить ей легкие роды... Нет. Пусть роды будут тяжелыми - если малыши родятся здоровыми, я вытерплю любую боль.
Вспоминая мать, Пересмешницу, Голичье и Морозную, которую серая считала мертвой, а также своих милых дочерей, которые так и не прожили долгую и счастливую жизнь, вспоминая многих, кого судьба так скоропостижно забрала, Ручей молила и просила подарить ей здоровых, крепких малышей, чтобы те прожили долгую и счастливую жизнь, став отрадой для своих родителей...
- Ну же... Ну же! - рычала, сжимала зубы, царапала когтями мох и камыш. Сильный, резкий порыв, сжавшиеся в натуге мышцы - Ручей помогала малышу как могла - и в унисон с рычанием матери на свет появился комочек. Серый, крепкий, крупный. Тяжело дыша, часто моргая, чтобы прогнать слезы, Ручей вытянулась и согнулась, пытаясь рассмотреть малыша. Здоровый ли? Крепенький? Бережно, чуть даже поспешно, кошечка подтянула к себе околоплодный мешок, раскусила, резко оборвала все путы, сковывающие её малыша.
В синих глазах мелькнуло торжество.
Сын! Крупный, серый, сперва молчащий, а потом медленно и уверенно являющий себя этому миру звонким голосом, он вызывал лишь восхищение, немой восторг, тихий всхлип счастливой матери, прижимающей к себе свое горячо любимое дитя. Сын, её малыш, его гордость. Запрокинув глаза к небу - и не важно, что это был лишь каменный потолок пещеры, синеглазка шепотом выдыхала слова благодарности, жмурясь, а потом ласковым взором чуть приоткрытых, улыбающихся глаз взирая на свое сокровище.
Момент идиллии длился, казалось бы, вечность. И вместе с криком малыша раздался вскрик матери, которой предстояло дать жизнь еще нескольким котятам - упрямые, полные энергии, они рвались увидеть мир, и Ручей всем сердцем, всеми силами старалась им помочь.
Новая судорога. Уже знакомая, невероятно мощная, но не столь болезненная, как самая первая. Мир сузился еще больше, сконцентрировавшись на боли, и чтобы не разрыдаться, чтобы не упасть духом, старшая воительница упрямо взирала на серенького сыночка, видя в нем дымчатую копию своего отца.
Рычание, всхлип - и за этим последовал новый котенок, по уже проложенному старшим братом пути. Слезы снова застилали глаза, боль не прекращалась, как это случилось после появления на свет первого котенка, и Ручей отчаянно и почти машинально освободила от естественных пут второго котенка, едва рассмотрев, что он рыжевато-золотистый.
И так продолжалось снова. Серая не замечала, разбудило ли её рычание уже прошедших через этот ад матерей и их котят. Не знала Ручей и того, поставили ли в известность Львинозвезда. Она даже забыла, что ей полагается помощь - целителя, да хоть кого-нибудь.
Единственное, что знала серая рыболовка - это то, что она должна подарить своим детям жизнь.
Пройдясь по всем кругам ада, Ручей шестью сериями рычания свирепой львицы оповещала о том, что в Речном племени появлялся новый житель.
А потом все затихло. Опрокинувшись на подстилку, не различая реальность и сон, синеглазка тяжело дышала, а затем мелко и часто, обессиленно закрывая глаза. Ей казалось, это длилось несколько дней, или по меньшей мере часов. Не знала Ручей и того, сколько времени она пролежала вот так, обессиленно, в единственном инстинкте прикрывая хвостом своих новорожденных малышей. Прошли, казалось, дни, луны, десятки лун, прежде чем серая кошечка ощутила в себе прилив неких сил - или, быть может, это был всего лишь материнский инстинкт? - чтобы поднять голову и осмотреть тех, кто несколько лун набирался сил в её чреве.
Забавная очередность вызвала улыбку на миловидной мордашке новой королевы Речного племени: малыши лежали серый через рыжего, в строгом порядке. Шестеро жадно сосущих молоко котенка, четверо из которых крепкие, и лишь последний малыш появился на свет почти безболезненно, пища неуверенно и неброско.
Обеспокоенная тень коснулась сапфировых глаз, когда кошечка нежно растолкала носом последнего серенького котенка.
Девочка!
Ахнув от изумления, серая счастливо улыбнулась, взирая на собственную копию. Маленькая, хрупкая, с шерстью того же оттенка, она вызывала немой восторг - как, впрочем, и остальные котята.
Неужели в моем теле могло зародиться такое чудо?
Любопытство искоркой пронеслось в мыслях уже матери, и Ручей шустро осмотрела всех котят - и вытянулась, взирая на детей с еще большим трепетом и гордостью, чем прежде.
Пятеро сыновей.
Пятеро сыновей и красавица-дочь.
Взгляд сапфировых глаз метнулся к выходу из палатки - туда, где искрилось солнце на остатках снега, туда, где разбуженные - наверняка разбуженные её криками и рычаниями коты уже ожидали, кто же появился на свет, сколько их, здоровенькие ли. И Ручей ждала лишь одного, лишь Львинозвезда, заливистым смехом и теплым длинным хвостом окружая свою ребятню.
Пятеро крепких, здоровых сыновей и красавица-дочь.
Перед глазами мелькнуло перышко сойки, подаренное златогривым предводителем, казалось, вечность назад. Ощущая небывалую легкость, серая улыбалась, отметив явное сходство между окрасом младшенькой дочери и оперения прекрасной таинственной птицы, хрупкой и невероятно красивой.
- Ты будешь Пёрышко, моя хорошая, - ласково вылизывая маленькие уши и серенький хохолок, голосом, полным журчания ручейка, промурлыкала на ухо малышке её мама, исступленно вылизывающая хрупкое, такое нуждающееся в тепле и заботе тельце.
- Ты такая красивая, такая хрупкая. Я буду беречь тебя, - урчала синеглазая красавица, теплым взглядом охватывая четверых бравых сыновей.
- Мы все будем беречь тебя, - тихонько рассмеялась Ручей, обещая хрупкой дочери заботу и внимание.
И видит Звездное племя, она сдержит клятву.
Тихий вздох пронзил легкие, когда кошечка взглянула на одного из рыжих сыновей. Тот, что родился вторым, до безумия походил на её уже давно умершую дочь.
- Медочек. Ты будешь Медочек, мой дорогой, - вылизывая уже обсохшего малыша, протистующе попискивающего, неожиданно серьезно мурлыкнула новая королева, взирая на рыженького сына сверху вниз.
- И я буду беречь тебя, малыш. Вас всех... И, клянусь, тебя ждет судьба счастливее, - обещая сыну, мурлыкнула старшая воительница, ерзая в нетерпении.
Ей так хотелось поскорее дать имена её малышам. Пятеро котят - нет, вы только подумайте. Однако эта честь должна предоставляться не только матери - так, по крайней мере, казалось Ручей. Нетерпеливо, в ожидании, в счастливом стремлении глядя на выход из палатки, синеглазка ожидала увидеть, как солнце заслонит её личное, её персональное солнце, своей массивной фигурой возвышаясь над ней. И над их детьми.
Урчание сотрясло грудь королевы, и она улыбнулась. Счастливо, беспечно. Почему бы не улыбаться, когда твое сердце стало в пять раз больше, и в пять раз больше любви вмещает в себя? И эта любовь рвется на волю, Ручей просто необходимо было излить эту любовь, и вот теперь у неё есть и Львинозвезд, и их дети. Их маленькие, драгоценные котята.
Взгляд блуждал от одного малыша к другому, теплея и излучая все больше счастливых бликов.
И вдруг ну такое подходящее имя пришло ей в голову, что Ручей просто не выдержала. Ведь маленькие рыжие проблески на серой шкурке первенца так напомнили серой лучики, проглядывающие сквозь грозовые тучи, что она не удержалась:
- Тучка, - выдохнула она, наклонившись к серому комочку.
- Ты будешь Тучка, мой сильный и смелый малыш. Ты ведь не будешь хмурым, правда? - потеревшись щекой о шелковую спинку, серенькая устало улыбнулась, откидываясь обратно на подстилку. Скоро он придет, обязательно. И поможет ей выбрать имена еще двум малышам.
А пока можно прикрыть глаза и немножко, совсем немножко отдохнуть... Но чуть-чуть - ведь у меня теперь есть, о ком позаботиться.

Отредактировано Ручей (2014-09-05 00:34:33)

Холодно. Было холодно. Выбравшись наружу, рыжий комок оставался заперт в своем склизком коконе, пока героиня-мама не высвободила его четким движением клыков, ни на йоту не задевших тонкую шкурку крохотного котенка. Свет увидел его – теперь уж было ясно, что его – мокрую рыжую шерстку, и крохотный, похожий на букашку, серый носик, и тонкие, словно лепесток ромашки, ушки, и тупенькую морду, раскрывшуюся в первом своем крике… Хочу есть!
Этот маленький пищаньчик пока ничего не видел и слышал едва-едва; он лишь ощущал плотным тельцем, что вокруг холодно и пусто, и его это очень огорчало. Какова же была его сопровождаемая непрерывным писком радость, когда что-то теплое подхватило небольно его за загривок, оторвало от земли и положило к горячей пушистой стенке, за серой кладкой которой горел, казалось, целый синий костёр!.. Котёнок знал, что ему делать; он порыскал рыльцем по розовой коже живота, уперся лапами-веточками в пузо матери и, методично надавливая на неё, стал сосать вкуснейшее молоко.
Котенок пока не чувствовал ничего, кроме желания кушать и быть согретым; зачатки разума еще спали в его головке, похожей на несморщенный орешек. Сейчас и еще несколько дней он не будет осознавать себя отдельным, самостоятельным существом; рыжий котик пока считал, что он – единое со всем окружающим его миром. Он и впрямь присосался к пузику, словно хотел в него врасти. Однако пройдет некоторое время – и волна необузданного эгоизма захлестнет его, словно цунами.
Мама об этом ещё не знала.
  - Медочек. Ты будешь Медочек, мой дорогой...
Котенок, названный отныне Медочком, завозился, словно взбудораженный новым именем, и стал уверенно распихивать новорожденных соседей. Словно в наказание за энтузиазм и драку, мама стала его лизать; котенку показалось, что по его спине прокатилось железное бревно, и он, заволновавшись, издал протестующий писклявый вопль. Впрочем, это не отвлекло его от жизненно важной цели – сосания молока, и Медочек продолжал, упираясь в брюшко матери когтистыми лапками, забирать от Ручей все полезные силы, необходимые подрастающему существу.
- И я буду беречь тебя, малыш. Вас всех... И, клянусь, тебя ждет судьба счастливее.
Медочку было, так скажем, всё равно, какая судьба его ждет; он хотел только кушать. Как можно больше. Слова матери долетали до него приглушенным эхом; их заглушал звонкий “чмок-чмок”, издаваемый как и им самим, так и его соседями, которые вскорости стали Перышком и Тучкой. Второго котёнок не трогал – тот сопротивлялся, и еще как – а вот первую, какую-то слабую и безвольную, что есть силы отодвигал лапкой от рога изобилия. Все его действия сопровождались оглушительным писком. Хоть у котенка и был забит рот – он стремился рассказать о себе всем, кто мог слушать.

Знаете, рай на земле есть.

Погружённый в темноту, заточенный в замкнутом пространстве, ограниченный малейшими возможностями, маленький "лев" жил, не зная окружающего мира, не имея желаний, не ставя целей. Он существовал, спокойно и мирно, не ощущая заботы о питании, тепле, сне, получая это в огромном, действительно нужном размере, не чувствуя даже намеков на нужду. Он не умел мыслить, складывать простейшие логические цепочки, был слеп, глух и нем, ощущал лишь прикосновения, реагируя на них настойчивыми тычками, задевая стенки "жилища" и изо всех сил стараясь выявить для себя личное пространство. Он жил, не зная, который сейчас час и что происходит там, снаружи, не знал о понятии "времен года", не чувствовалась страха, не поддавался эмоциям. Для него не было времени, все протекало размерено, неторопливо, спокойно и плавно, словно приятное течение реки, вопросы, совершенно посторонние, не донимали его юную голову, попросту не интересовали. Довольный жизнью, он спокойно обитал в тепле, уюте и сытости, не зная другой жизни. И вряд ли мог представить что-то лучше.

Пока в одну секунду все не изменилось.

Получая наглые пинки и тычки, комок серой шерсти и сам старался всегда отвечать тем же, осознавая, наконец, на уровне инстинктов, что темный мирок не принадлежит лишь ему. Их тут много и каждый старался отвоевать свое "место под солнцем", копошась и всячески воюя, пытаясь всеми силами забрать свое пространство, желая вновь погрузится в сладостный сон, не чувствуя давления со стороны.

Ощутив доселе незнакомое волнение, он занервничал и завозился, ощущая несколько гнетущее чувство, не позволяющее вновь устроиться поудобнее, сложив на груди лапки. Все замерло, движения прекратились, мир погружался в тягучее ожидание, пока все спокойствие, некогда хранимое этим местом, не было нарушено тяжелым давлением, обрушенным на всех котят без исключения. Словно схваченный в цепи, в тиски, их небольшой "домик" сжался, даря своим обитателям новое, куда более опасное и неприятное чувство - боль. Он запомнит его обязательно, еще ощутит эти неописуемые эмоции, когда тело, скованное жжением, превращается в нечто, не способное на малейшее движение. Малыш узнает его, встретившись с "заклятым врагом" врагом позже. Намного позже.

Некоторые боятся темноты, высоты или диких животных, но все, абсолютно все, так или иначе боятся неизвестности. Он не был исключением. И она подстерегала тебя, окружая. Этот страх, подступающий, давящий, охватывал детское тельце, заставляя изгибаться, сжимаясь в комок и стараться справиться с растущей опасностью оказаться замкнутым в железных тисках. Охватывающая теснота сдавливала с боков, позволяя все новым и новым ощущением заполнить его нутро, вселяя неподдельной ужас, на который он только был способен, фактически не зная слова "страх". И казалось, в эти секунды не существовало ничего, все умиротворение померкло, обращая "львенка" в неизбежность, но, когда оказавшись на свободе и почувствовав, как водянистая оболочка, окружавшая тело, лопнула, он вдруг ощутил, как нечто незнакомое, без приглашение влетевшее в детскую, коснулось шерсти, обдавая обжигающим холодом. Столь неприятных чувств ты не испытывал за всю свою жалко-короткую жизнь.

Растерянный, отправленный под власть собственных инстинктов и, возможно, звезд, он громко и противно закричал, оглашая детскую  своим первым, пускай и не совсем осознанным, писком, за которым тут же последовал вдох, щемящий и жгущий легкие. Довольствуясь лишь стучащими в голове и невесть взявшимися откуда указаниями, новорожденный продвигался вперед, чувствуя ужасный холод, ласкающий влажную и слегка липкую шерсть. Уткнувшись во что-то большое и мягкое, он принялся весьма активно работать крохотными лапками, разрывая шерсть и выискивая для себя долгожданную награду, что смогла бы затмить все пакости сегодняшнего дня. Да-а-а. Жадно отпихиваясь от всех прочих родственничков, которые - надо же! - уже были тут как тут, он, смачно причмокивая, наполнял желудок теплой и сытной жидкостью, попутно массируя живот королевы, чтобы поток пищи не в коем случае не прекращался.

- Ты будешь Тучка, мой сильный и смелый малыш. Ты ведь не будешь хмурым, правда? - странные слова, странный, но такой родной голос, ласкающий отягощенный и еще неразвитый слух котенка.

Тучка.

Да, он друг пришел к мысли, что это достаточно неплохо.

Возможно, тебе полагалось остановиться еще на пороге, прижать ушки к голове в жесте покорности развратнице-Судьбе и тихонько уйти, лишь скользнувший по каменному полу тенью выдав свое молчаливое присутствие. Возможно, тебе стоило сконфужено застыть, после чего с гордо поднятым подбородком прошествовать мимо лучащихся счастьем Львинозвезда и Ручей, выражая всем своим видом, что ты вовсе не несчастна, не разбита, не сломлена. А может быть, тебе нужно было взвыть от отчаяния, вот только...

Отчаяния нет. Ты не сломлена и не разбита, несмотря даже на то, что кратковременный период обоюдного влечения между тобой и лидером рыболовов закончился столь резко и как-то неожиданно даже для тебя, хотя ты с самого начала знала, что все закончится именно так. Кем ты могла стать для златогривого предводителя в принципе? Верной воительницей, надежным товарищем, близким другом, но ты бы никогда не стала для него той, кем стала для него именно Ручей.

И тебя это особо не задевает. У тебя своя жизнь, своя семья, горячо любимый супруг и семеро очаровательных дочек - старшая и шестерка младших. А ставшая для всего племени эталоном верности и львиной преданности пара может думать о ней все, что угодно, в особенности синеглазая красавица. Имеет право.

Поэтому, когда ты, вернувшись в детскую после небольшого разговора с Солнцелапкой, застаешь там вновь единую семью, тебе не больно. Лишь что-то шевелится где-то в нутре, намекая на осадок, но это не имеет особого значения. Пусть прошлое остается собой и не лезет в настоящее. Радужное и счастливо как для тебя, так и для Ручей с Львинозвездом.

- Ох, Ручей, они прекрасны, - с неподдельным восторгом в голосе выдохнула палевая королева, не собираясь слишком долго досаждать молодым родителям своим присутствием, и задаешь лишь один вопрос, - Как же их зовут, поделитесь, мм?

Приподнимаешься на носочках, словно это поможет тебе разглядеть новорожденных львят, и растягиваешь губы в мягкой, вовсе не лживой и не натянутой улыбке.