Мокасин гулял по рыбацкому посёлку.  Гулял – мягко сказано; правильнее было бы сформулировать: “битый час рыскал в поисках чего-то съестного”. Сегодня был определенно не Мокасинов день. Он поздно встал, упустил рыбаков,  был прогнан с рынка, занозил лапу в мусорке и буквально полдня просидел возле реки, ожидая, когда промеж тающих льдов у берега выплывет что-нибудь вкусное и, конечно, не дождался. Теперь он шел по направлению к своему постоянному убежищу – котельной, попутно оглядываясь по сторонам и с затухающей надеждой высматривая что-нибудь пожрать. В принципе, Мок уже свыкнулся с мыслью, что сегодня ляжет спать голодным. Не всякий день одиночки – тем более калеки – полон добычи и вкусняшек. Иногда приходится засыпать с пустым животом и наслаждаться едой лишь во сне – если повезет увидеть не кошмар.
Понуро опустив голову и устало перебирая лапами, которые за сегодня прошли немалое расстояние, Мок шел по узеньким улочкам, то обходя, то пиная подвернувшийся под лапы мусор. Сказать, что он был недоволен – ничего не сказать. Кот был рассержен, и зол, и очень, очень голоден. Он думал вернуться и попытать еще раз счастья на рынке, но Двуногие наверняка уже закрыли помещение, а он обладал слишком внушительными размерами, чтобы проскользнуть внутрь через некоторые известные ему ходы. Мок вздыхал, словно у него было разбито сердце. Желудок его недовольно ворчал, изматывая хозяина. Кот чувствовал себя плохо. Он мечтал, что завтрашний день будет куда более счастливым и удачным, чем этот дурацкий короткий денек оттепели.
Погода совсем не согласовывалась с настроением Мокасина. Она была необычайно приятной – свежо, конечно, но снег уже почти растаял – и ласковой, уходящее солнце подогревало кота напоследок. По улице шли теплые косые тени, полосками зебры чередующиеся с розоватым светом заката, покрывающим мостовую. Тень Мокасина была длинной и узкой, совсем не под стать владельцу, но копировала все его шаги и движения, как родная.
На тонких деревцах, посаженных в поселке, набухали зеленые несъедобные почки; с крыш капали последние таявшие сосульки; воздух был свеж и неведомо для Мокаса пах сладкими весенними ароматами, первой зеленью и уходящим холодом.
Мок зашел за поворот и, покачиваясь, как бычок, из стороны в сторону, продолжил свой поверженный путь вперед. Когда он поднял глаза, ему взору представилась темная, зажатая двумя протяжными домами улица, которой не касался закат, пара мусорных баков, какой-то стандартный городской мусор – обертки, обрывки,  обручи – и темный проход. Мокасин хорошо знал это место; он давно исследовал весь поселок и легко мог отличить идентичные улочки друг от друга по паре признаков. Сначала все улицы города казались одинаковыми, как однояйцевые близнецы, но, пожив здесь пару зим, начинаешь узнавать их. Старожилы вроде Мокасина знали о городе все, или почти всё.
Единственное, что он не знал – на этой улицы, прямо у стены, на чистеньком месте, лежала пища. Мокасин прищурился, приглядываясь к ней. Да нет, это не муляж и не игрушка, это настоящая птица: воробушек и синица. Небольшая добыча, но очень сытная. Если б Мокас получал половину этого в день, он был бы счастлив.
Кот замер, как вкопанный. Голодная пружина внутри его пищала: “беги, как ветер, и снеси это всё, пока можешь!”, но голос разума и инстинкт бродяги велел немного подождать. Истекая слюной, Мокас огляделся по сторонам, внимательно посмотрел на крышу, назад. Никого. Только дует ветерок и капает сверху талая водица.
Мокас не верил своим глазам. Чего он точно не ожидал в этот плохой день – так это внезапной вечерней удачи. Вот так вот скосил путь  - и наткнулся на этакий лепреконский мешочек с золотом. Это было прекрасно, это было отлично, просто изумительно, но что-то внутри Мокасина цепляло его: “Не трогай… не для тебя оставили…”
Однако, когда кот немного подождал, и никто не объявился, терпение его кончилось. Торопливой рысцой он подбежал к кучке с дичью, нагнулся, потрогал лапой – еще теплые, вот это да! – и, послав голос разума куда подальше, вгрызся в плоть синички. Мок не знал, была она вкусной, или ядовитой  - вся еда была для него обычной, как вода из лужи, и абсолютно безвкусной. Но она была теплой и сытной, и, пусть вкусовые рецепторы не нуждались в пище – желудок требовал ее, и очень настоятельно.
Чавкая, Мок в два укуса прикончил синицу, смахнул перья с морды. Обернулся по сторонам, подняв голову. Никого, пусто совершенно. По улице, с которой он пришел, промчался гонимый ветром пакетик.
Мокасин нагнулся и торопливо уничтожил воробья, не оставив от него, как от синицы, ни единой косточки. Хрустя, он мощными челюстями размолотил все внутренности чужой добычи, не брезгуя – вероятно, ввиду попорченного обоняния – ни желчью, ни требухой. Облизнулся несколько раз. Удовлетворенно расслабился. Он был очень рад.
Поев, Мокасин наконец-то задумался: а откуда взялась тут эта снедь? Не могли же птицы сами прискакать и лечь чуть в ожидании погибели, верно? Да и в подарки судьбы Мокасин не слишком сильно верил. Однако вряд ли кто-то его отслеживал или подкарауливал здесь, это было бы…
- Так, так, так... А кто это тут у нас?
Мокасин поперхнулся перьями и, отплевываясь, бешено обернулся.
Да что-ож это такое. Все-таки невезучий день сегодня. Вместе с едой на его огромную голову пришли еще и проблемы.
Стоял позади него котяра немолодой. Вылизан, но выглядит отвратительно, как заброшенная мусорка, а морда такая, будто помета нажрался – бедняга аж скривился весь в презрительной гримасе. И вид у него со-овсем недружелюбный.
Ну, я бы на его месте тоже не обрадовался.
- Неужели вас, ошметки шерсти, не учат соблюдать границы? А впрочем мне всё равно, да и тебе теперь тоже, ведь какое трупу до этого дело, верно, отход двуногих?
…Ну, если Мокасин и хотел как-то разрулить ситуацию, извиниться, возместить ущерб – очевидно было, что кучка принадлежала чернышу – но теперь это желание отпало полностью. Этот кот – подонок, и будет милостью избавить город от его отрицательного влияния. Не так ли?
Мокасин залюбовался шикарными усами грубого незнакомца.
- А я и не знал, что крысиный помёт умеет разговаривать. – Мрачно буркнул он и выпустил когти. Больше он ни слова промяукать не собирался. Нечего тут обмениваться колкими репликами; если и ранить противника, так по-настоящему.
Пока Мокасин прицеливался, куда б ему ударить, он стал понемногу узнавать кота. Как его зовут, он не помнил и сомневался, что вообще это знал, но какое-то призрачное изображение этого образа витало у него в памяти. Что-то подсказывало, что это – серьезный противник. То ли он раньше давал всем по шее, и Мокасин чудом избежал драки с ним, то ли просто властвовал над вражескими группировками… Мокас не знал точно. Он никогда не вступал в какие-то кошачьи коалиции; если и объединялся с кем, то только против собак. Так уж повезло, видимо, что он с этим мафиози ни разу не пересекался. До настоящего момента.
Не ожидая, пока черный кот первым его атакует, Мокас начал боевые действия. Он прыгнул, тяжело оттолкнувшись задними лапами, и прицельно направил когти на морду черного кота, намереваясь вцепиться прямо в эти наглые синие глаза.
Уже в процессе прыжка Мокасин подумал, что зря он так поступил. Соперник его худой, легкий и, вероятно, довольно ловкий; сейчас увернется от прыжка и прочешет Моке бок, не иначе. Стоило подождать его атаки и уж тогда использовать свои боевые знания и приемы. Однако сейчас уже ничего изменить было нельзя; Мокасин летел на черного.

В полёте его занесло; тяжелый круп набекренился, согнув позвоночник полумесяцем, но Мок, умевший управлять мышцами, напрягся и вывел тело в более-менее ровное положение. Мокасин тяжело приземлился на лапы и, пошатываясь, резко обернулся, уставившись на черного одним глазом. Как всегда, в процессе полёта он всё упустил, зажмурившись, насколько мог, от страха, но теперь он видел: противник повержен.
Мокасину необычайно повезло. Да, он именно так и целился, но всё же – повезло. Вдоль вшивой шеи противника, проходя по горлу и заканчиваясь на груди, тянулась однокогтевая ало-багровая полоса, сочащаяся, естественно, кровью. Кровища вытекала неровным тонким слоем, как речная водица с камня порога.
Мокасин шагнул, чтобы добить его, но кот проворно отпрыгнул, как воробей. Далековато отскочил. Мокас застыл – его глаз страшно кольнуло какой-то иглой, а потом стало пощипывать. Тухлая треска, что ж это такое? Никогда Мока не сталкивался с такого рода ранениями и теперь боялся, что через рану может вылезти его душа или мозг. А, возможно, и жизнь вытечет. Кто его знает! Мок зашипел, сгибая шею и наклоняясь. Из раны продолжала течь родная кровушка. Почти вся земля в этом тесном уголке была испачкана кровью двух соперников. Мокасин нечаянно наступил в крохотную лужицу, оставленную черным язвилой, и теперь каждый его шаг отмечался постепенно истончавшимся следом красных лапок.
- В этот раз ты победил…
Ишь, комар. Звёзды, все-равно он зудит. Бывают же такие, незатыкаемые! Хоть глотки им пори, хоть язык выдергивай – без конца будут чушь молоть. Мокасин зубами заскрежетал от злости. Зажмурившись и прижимая лапу к глазу, он мечтал о двух вещах: о прекращении толчкообразной боли на коже глаза и о смерти блохастого проходимца.
-  Но в следующий раз я – Черный закашлялся; Мокас понадеялся на минутку, что он подохнет, однако нет – ничто не могло остановить ублюдка. - Я убью тебя, знай, и ничего больше не спасёт тебя от меня, даже такой нелепый случай. Так то твой отсутствующий глаз будет служить напоминанием о том, что тебя уже заждались на небесах.
- А по тебе кроты плачут,- зашипел Мокас. – Гнильё поганое!
Слова улетели в спину. Черный убегал, как побитый пес. Трус. Настоящий боец продолжил бы битву до самой своей смерти, а не сбежал бы с позором на плечах. Неудачник.
Мокас хотел еще, копируя речевой стиль врага, бросить ему вослед что-то в стиле: "Пусть твоя отсутствующая храбрость будет напоминать тебе, что ты трус!", но это как-то глупо звучало.
Мокасин не знал, куда и зачем бежит его поверженный недруг, однако он от души надеялся, что тот никуда не добежит, а свалится в канаву и подохнет где-нибудь по дороге. Если я его еще раз увижу – точно убью.
Мокас хотел, очень хотел догнать его, но в тот каверзный прыжок он вложил все свои силы и весь запас гнева; теперь боль – ужасающая, изводящая боль в глазу – завладела его разумом. Хотелось броситься на землю и биться головой об асфальт до потери сознания, чтоб ничего не чувствовать. Рана жглась и на удивление сильно кровоточила; если с ней ничего не сделать – до тающих снегов Мокас не доживет.
Исполин испугался. Он пока не знал, что там с глазом – цел аль вытек – но он боялся остаться косым. Ему и до того тяжко жилось без нюха, а без целого глаза что он будет делать?! Мока почувствовал, как внутри него грохочет, извергаясь лавой, искрами и пеплом, целый вулкан ненависти к черному коту, однако того уже и след простыл - как был скор на драку, так же скор и на побег.
Тяжело вздыхая, кот побрёл к ближайшей луже – чистить глаз традиционным методом.