Злобная луна пялится на мои скукоженные лапы, пока меня воротит от её тошнотворного взора, который шарится по моим внутренностям, играясь. По лесу плыву бригантиной, скольжу измятой серой тенью вдоль деревьев, загребая лапами снег. Внешний вид моей шерсти оставляет желать лучшего, впрочем, как и всегда. На неё налипли снежинки, она измялась и я выгляжу скорее, как потрепанный жизнью старый барсук, а не молодой кот в самом начале жизненного пути. С другой стороны - я мало страшусь смерти, будучи уверенным, что останусь несгибаемым при любых угрожающих мне обстоятельствах. Я падаль. Падаль похлеще, чем та, которой я не брезговал в городе. Мерзкая болезнь кошачьего мира. Мой тонкий хвост ходит ходуном и  отвратительные когти судорожно сжимаются, когда я вспоминаю нечто совершенно особенное. Нечто такое, что моментально приводит меня в совершенно особое возбуждение, ходящее очень рядом с половым, но всё же не являющееся им.
Есть много поводов время от времени ненавидеть себя, но я не считал этот повод достаточным. Как можно назвать кота, который отведал тёплого и переливающегося угасающей жизнью кошачьего мяса? Это было лишь однажды, но этот терпкий сладковатый привкус я заботливо сохранил в памяти навсегда. Вынуждаю себя тщательно попробовать воздух на вкус, отвлекаясь от волнующих меня мыслей, и продолжая идти по едва уловимому запаху Файры. Её течка ещё не наступила, но я и без того с лёгкостью снова ощутил на нёбе запах её меток. Настойчивое желание как зря пользоваться её податливым телом было всегда, но я не трогал её уже приличное время, с интересом наблюдая за тем, как остро она реагирует на то, что я перестал желать её в том смысле, в котором некоторые клубки шерсти в городе желали своих "любовей всей жизни". Я знаю, что это моё больное влечение к сестре выйдет мне боком, испортит малину, лишит тарелочек со льдом за радугой.
Луна подмигивает мне, освещая цепочку моих гнилых следов, прибавляя остроты моим маленьким трагедиям. Я хочу вспомнить , когда я впервые ощутил узость кошки, но не могу. До Файры мне удалось это лишь однажды с благосклонной ко мне бродягой, дальнейшей жизнью которой я и не собирался интересоваться.  Что уж поделать с тем, что я никогда не пользовался особой популярностью у кошек, отталкивая их своим странным и жестоким нравом. Они словно чувствовали, что от меня стоит держаться подальше. Словно ощущали, что я несу в себе плохое наследство их гипотетическим котятам. Да и, к слову сказать, красотой я тоже не блистал. Такое положение вещей меня совершенно никогда не приводило в уныние, ибо я предпочитал свою компанию любой другой, наслаждаясь этим свалившимся на меня одиночеством. Да, я ощущал себя лишней кляксой среди правильных и ровных строчек, но, невзирая на это, вынуждал мир примириться с собой, забыв предоставить ему список вариантов, в которых бы было гораздо больше шансов вышвырнуть меня на обочину жизни и пройти мимо с насмешливой улыбкой.
Дохлая рыба шагает по лесу легко и проворно.
Дохлая рыба правит балом лишь секунду.
Останавливаюсь только для того, чтобы вслушаться в столь приятные моему слуху звуки ночного зимнего леса, чего я был абсолютно лишен в городе. В городе не было слышно той прекрасной мелодии увядания, в которую я вслушивался прямо сейчас, стоя посередине леса и чувствуя как шаловливый ветер забирается мне под кожу.
Закатываю глаза, продолжая свой путь. Что-то я расчувствовался. И вообще, разве таким, как я дозволено самим собой что-либо чувствовать? Я не был в этом уверен. Как и не был уверен в том, что я иду в правильном направлении. Новая пушистая шапка снега успешно скрыла следы моей сестрички, а глупый ветер дул не в ту сторону, которая бы помогла мне снова её поймать. Мою вкрадчивую цепочку следов тоже задавил снежный король, но я не печалился в любом случае, ведь моё достаточно тщедушное и костлявое тело достаточно сложно было довести  до изнеможения. Так сложно превратить в лёд то, что уже по сути им является. Так сложно убить то, что уже словно ходячий мертвец. Сверху на меня осыпался снег и я прищурил блёклый левый глаз, заметив рыжий маленький пушистый хвост в том месте, откуда на меня полетел снег. Произошедшее настойчивым звоночком напомнило мне о том, что охотился я всё еще отнюдь не идеально - никак не мог отвыкнуть от привычной городу пищу и привыкнуть к новому распорядку дня, который требовал заботу только о себе самом и соответствующих навыков с умениями. Пару раз я украдкой наблюдал за тем, как охотится Файра и что уж говорить о том, что на данный момент она делала это гораздо лучше меня. Мне оставалось лишь рассчитывать на свой природный дар к усвоению нового и обучению.
Запах Файры становится сильнее и я сажусь в снег, застывая на одном месте и слушаю возню впереди, а потом и смех. Иногда мне кажется, что я смеюсь, как гиена. Она же смеётся словно нашкодивший котёнок, которого поймали на месте преступления и который подлежит обязательному наказанию. Но Файра тоже подлежала наказанию. Я решил это спонтанно, сидя в снегу и тускло глядя в просвет между деревьями. Луна оставила меня наедине с самим с собой, наедине со счастливым смехом Файры, наедине с моей похабной бедой. Смех Файры обрывается столь же внезапно, сколь он и начался и я неспешно двигаюсь вперед, останавливаясь всё ещё на приличном расстоянии от барахтающейся в сугробе белой кошки. Прижимаю уши, злобно оскалив в усмешке тонкие губы и останавливаюсь позади сугроба, скользя по ней ненавидящим взглядом.
Есть такие моменты, которые ни за что не изменишь.
Когда она меня замечает, я прикрываю зелёный глаз и невозмутимо шевелю кончиком хвоста, делая вид, что это не я рассматривал её тощую, но всё ещё столь манящую для меня задницу минуту назад.
Может отроешь меня? Я не хочу быть ледяной статуей.
Мои глаза смотрят на меня. Рвут на части, забывая пообещать собрать из кусочки. Как я мог забыть, что трахаю каждый раз свою тень? Своё отражение? Аутоэротизм, мать его. Её спокойный тон выведет из себя любого, но не меня. Давно прошло то время, когда меня волновали небрежные речи с показательным равнодушием. Мастерство в этом я методично и сам точил каждый день, оставаясь совершенно невозмутимым в абсолютном большинстве ежедневно происходящих со мной ситуаций. Я хочу стереть эту усмешку с её морды, залить в её/мои глаза ужаса и страха, но знаю, что это её особый способ заигрывания со мной и поддержания во мне никак не гаснущего огня.
Ещё один шаг вперед.
- А что я за это получу?
Содрогаюсь от отвращения от звуков своего хриплого и словно треснутого голоса, скольжу взглядом по её лапам, хвосту и глотке. Мурашки горят на коже огнем, в глазах мутнеет, когда я вспоминаю то, как она хрипло дышала, задыхаясь, когда я решил немного поиграть с её тонким горлом во время одного из половых актов. Обхожу её кругом, с видимым удовольствием наблюдая за её беспомощным барахтаньем и не спеша оказывать ей помощь в попытках вырваться из снежного плена. Низ живота сводит и я знаю, что холод тут не при чём.
- Посмотри на меня.
Отрывисто бросаю я, приподнимая её за подбородок лапой и стремительно ударяю её наотмашь лапой с втянутыми когтями, давясь от смеха. Хочу ударить её ещё, уже пустив кровь, но замечаю, что сестрёнка приняла столь привычную ей позу готовности и покорности и отхожу, качнув головой и улыбаясь уголком рта.
- Посмотри на себя. И на то, кем ты стала.
Когда мои зубы смыкаются на её загривке, прокусывая его и лапы чувствуют опору от примятого снега, я понимаю, что Файра по большему счёту вряд ли нуждалась в моей помощи, чтобы выбраться из снега и кто знает, какие цели она преследовала, позволив мне делать это с ней.
А потом я одним рывком погружаюсь в её влажные и горячие глубины, чувствуя как снег проседает под нами. Луна осуждающе смотрит  на мою неприметную помятую шерсть. Она больше не ждёт гостей.