1. Цепочка имен:  Паутинка – Ловушка – Силок – Ловчая Звезда - ???

2. Пол: кошка.

3. Возраст: двадцать четыре луны.

4. Цепочка должностей: котёнок – оруженосец – воитель.

5. Уровень: воитель-наставник.

6. Внешность:
…Тощая, низкорослая и большеголовая, как медвежонок, она нелепа и нескладна с ног до хвоста. Если природа, верстая её в порыве вдохновения, и гналась за какой-то целью, то это явно была не гармоничность её образа, скорей сочетание несочетаемого, странный вызов, непонятно кому адресованный. Может быть, самой Силок, потому что на её голову благодаря неординарной, но далёкой от идеала внешности вечно сыпались и сыплются неисчислимые проблемы, всего несколько лун назад казавшиеся бедами, а ещё чуть раньше – катастрофами. Впрочем, рассуждаем мы сейчас не о насмешках, всю жизнь волочившихся за нею, как липкая паутина, а лишь о той личине, в которой она предстаёт в этом мире – серой шкуре, длинном хвосте и светлых недобрых глазах.
  Уродившаяся не в мать и не в отца, но в бабку по женской линии, она с детства вызывает сочувственные и недоумённые взгляды у всех, кто её не видит. Каждый хотя бы ненароком разок да покачал головой, посматривая на её нескладную фигурку. Мелкая – с детства и доныне, несмотря на все свои бешеные надежды вырасти однажды, вытянуться за заколдованную границу своего лилипутского роста; её слишком короткие для вытянутого по-змеиному худого тела, да в придачу ещё и кривоватые лапки не позволяют ей смотреть как-либо, кроме как снизу вверх, на кого бы то ни было, кроме малых котят. Она ниже большинства своих соплеменников едва не на голову. Не спасает ни вечно нарочито высоко поднятый острый подбородок, ни отменно прямая осанка, ни привычка ходить на носках, оставляя странноватые «половинчатые» следы. Всё, чем она может расплачиваться с судьбой за недостаток роста – взгляд, холодный и дикий, пугающий иногда с непривычки. В этом взгляде и самый невнимательный заметит его всем знакомую примету – катастрофический недостаток тепла, вечную ледяную искорку. Заметит – и запомнит, если не её саму, то хотя бы её глаза, яркие, даром, что почти бесцветные, с высветленным, чуть перламутровым оттенком и едва заметным отблеском синего пламени на радужке.
  Заострённая недоброжелательная морда с острым подбородком, впалые щёки, резковатый профиль, похожий на каменный слом, пара остроконечных крупных ушей, так часто прижатых к широколобой и тяжёлой, будто и вовсе не кошачьей голове. Злые насмешники за большеголовость часто в шутку намекают на её родство с барсуком, но тут же поправляются, вспомнив о её знаменитом разнесчастном росте. Были ли в её роду барсуки или нет, но уж чего она от них не унаследовала – так это выдающихся габаритов и ещё, пожалуй, неуклюжести. Назвать её красавицей не решится даже полуслепой старик, чего нет, того нет, но в ней всё же есть какая-то своя грация – странная, неправильная, местами смехотворная, местами – завораживающая. В её осторожном скользящем шаге есть рваный ритм, притягивающий глаз, ненавязчивый, а порой – опасный. Она ходит бесшумно и цепко хватает дичь, а ещё лазает по деревьям, как будто у неё за тощей спиной в самом деле есть крылья – на это достоинство не могут закрыть глаза даже злейшие из её недоброжелателей. Она легка, прыгуча и пластична, как ежевичная плеть. Да что там – от упомянутых барсуков ей достался лишь чрезвычайно широкий лоб и, пожалуй, тяжёлый взгляд, в остальном же в её тощем – кожа да кости, узкие плечи, хрупкие бёдра, какой уж тут барсук?.. – и гибком теле скорее заметны черты мелких лесных хищников вроде ласки и горностая. Правда, некоторую иллюзию большей, чем есть, «надёжности» её тела создаёт грязно-серый, будто бы пыльный мех – грубоватый, жёсткий, как сухой олений мох, и такой же густой, испещрённый узором неясных ломанных тёмных линий. Небольшой подарок природы, единственный плюс, который она усматривает в своих внешних данных – несмотря на то, что вечно выглядит спутанным и грязным, этот мех греет её и в самый лютый мороз. А ещё – создаёт ей антураж «дремучести» и комично-устрашающий вид, вися за ушами клоками своеобразной атрофированной гривы и вечно стоя дыбом на загривке по причине загрубелости. Последнее, правда, кошку ни капли не радует, разве что чужие когти путаются… Но об этом она ещё не успела толком задуматься, с остервенением вычёсывая из шерсти мелкий мусор, имеющий обыкновение путаться в ней, как птахи в сети.

7. Характер:
…Она ничем не выделяется - просто некрасивая молодая воительница. Упрямая. Диковатая. Своенравная до кончиков когтей. Умеющая молчать сутками – или говорить, самозабвенно и вдохновенно, почти задыхаясь, не задумываясь, складывая в узоры точные и верные слова. В её характере, как и во всяком другом, полно противоречий. Куда же без них, составляющих чуть ли не самую суть её нрава?.. Она много в жизни сделала наперекор кому-то или чему-то, с лун, когда была ещё маленьким комком спутанной шёрстки, склонная проявлять независимость и никчёмную, но непобедимую спесь. Эта спесь живёт в ней, как жук-древоточец в старом дереве, заставляя её порой быть вздорной и заполошной, а порой – выводя невредимой из таких передряг, что дыбом встаёт шерсть. Вредное и незаменимое в её душе неразделимо, сплетено в единую прочную сердцевину… Как в основу ствола, стоящего лишь за счёт замысловатых ходов, проделанных в нём древоточцем.
  Парадоксально, сложно и запутанно, как колтун в пушистом мехе. Да, как личность, она не отличается ни логичностью, ни простотой. Мало кого разберёт охота путаться в этом нраве,  помимо сложных изгибов и спутанных узлов полном тайных непредсказуемых колючек. Опасная и со втянутыми когтями… Не стоит неверно понимать эту фразу, как комплимент каким-то её мифическим навыкам боя. Просто к ней без особой надобности лучше не лезть, а то можно получить из её кривовато улыбающейся пасти пару таких ласковых, что будешь весь день ходить, как мокрая мышь. Защищаться, используя слова, а не когти – вот чему её давным-давно учит жизнь, не такая уж лёгкая, как кажется с первого взгляда и поверхностного рассказа. Что с того, что она никогда не оказывалась в одиночку на краю голодной смерти, никогда не удирала от псов в узкой подворотне?.. Для её болезненной гордости и вечно воспалённого самолюбия стайка сверстников, кидающих вслед насмешки, страшнее тяжёлых лап и смертоносных клыков… По крайней мере, она сама так всегда считала. И, не имея шанса избежать чужих издёвок (да подари ей природа и более удачную внешность, разве бы это что-то значительно изменило?), она научилась блестяще отражать удары, да так привыкла всегда держать под языком колкий ответ, что порой выпускает его оттуда без лишней надобности. Как бы в предупреждение какой угодно гадости, что ей могут сказать, доверительно глядя в глаза. Потому что уж кто-кто, а она не верит доверительным взглядам. Наверное, из-за этого у неё так и не появилось друзей – друзей, которыми она высокомерно брезгует, пренебрежительно утверждая, что никогда не нуждалась в парочке надоедливых кошек, таскающихся за ней, как лишние хвосты. Ей, мол, и свой-то, непомерно длинный, порой мешает…
…Одинокая, нервная и злая, только и всего. Спасибо и на слабом утешении, неизменно возводимом ей на пьедестал – независимости, свободе, трещащей в шерсти на загривке электрическими искрами. Она говорит, что чувствует это физически. Только ветер, несущий грозу, и она – одна на всём свете, опасно балансирующая на тонких ветках у самой верхушки высокого дерева, так, как она говорит, она понимает счастье. А лишняя осторожность никогда её не останавливала: она искренне уверена в том, что куда верней бояться злых языков, чем обрывистых склонов и ненадёжных ветвей. Она сама научилась не бояться первого – или, по крайней мере, утверждает, что научилась, - а второго не боялась, кажется, никогда. Даже в детстве, да что там, особенно в детстве – тогда, когда не понимала, что такое смерть и почему её нужно бояться. Непреодолимый барьер – страх смерти… Ей кажется, что она и сейчас умеет о нём забывать. Ненадолго, почти случайно, стоя у самого края обрыва. Чтоб на пару секунд поймать обманчивое ощущение полёта.
…Из таких, как она, частенько выходят мятежники. Да, именно из таких, всегда болезненно вглядывающихся в неизменно разочаровывающую их жизнь, способных до изнеможения гнаться за иллюзией, принятой за истину. Способных самим себе лгать, верить и до конца жить самообманом, не замечая этого. А ещё лучше делать из них мятежников – не «реформаторов», именно бунтарей, способных только разрушать старое, зато разрушать без сожалений и подчистую, чем бы ни было старое – их собственной жизнью или общественным укладом. Силок подсознательно склонна попадать под влияние – слишком импульсивная, неосторожная, внешне безумно недоверчивая, в глубине души способная на бездумную преданность. Согласитесь, такими соблазнительно удобно управлять?.. Что я там говорил про сплетение противоположностей и противоречия в её характере?.. Из взрывоопасного свободолюбия в ней непредсказуемо произрастает яростное желание быть нужной, которое и продиктует ей, если подвернётся возможность, путь к полнейшей  зависимости от того, кого она выберет. А пока она сидит на краю лагеря, враждебно щурясь – гордая, отчуждённая и бессмысленно противоречивая, и кажется, что никто-никто на свете не сможет её понять.

8. Биография:
…Силок родилась в конце сезона Красного Клёна – явно не для того, чтобы радовать взгляд. Тощий котёнок размером с крупную мышь, жалобно пищащий комок шерсти, невесть как намеревающийся пережить подступающие к горлу племени холода, она была самой мелкой в помёте, появилась последней и, как это ни печально, не вызвала бурных восторгов у молодой пары воителей, произведших на свет это чудо и, верно, поэтому нарекших дочь первым подвернувшимся под язык словом. Имя её было похоже на мелкий мусор, и о неё, вечно отползавшей от живота матери и бесцельно путающейся под чужими лапами по всем яслям, запинались, как о случайный хлам, подавляя ругательство, вырывающееся изо рта. Так она и жила – незаметно затесавшимся между сестриц клочком чьего-то грязно-серого меха, редко попадаясь на глаза и не требуя много внимания, но неизменно раздражая мать, когда та всё же вспоминала о неладно вышедшей четвёртой дочке, зацепившись за неё взглядом. Несчастливая мелочь не была похожа ни на мать, ни на отца, а каким-то чудом ухитрилась пойти в известную своими короткими и кривыми лапами бабку – пойти и упомянутым ростом, и цветом глаз, блёклым и непривлекательным, как и, казалось, всё в ней - от не в меру для котёнка остренькой мордашки до кончика хвоста. Мать её крепко не любила свою родительницу, заронившую во внучку свой ген – за вздорный нрав, за то, что та половину её молодости отгоняла от неё любых ухажёров, высмеивая, как могла, и часть этой нелюбви перекинулась теперь на маленькую Паутинку, выражаясь в молчаливом её согласии с другими королевами, шептавшими по углам «недоношенная» про её четвёртую дочь. Уж неизвестно, кто и как подслушал первым это удачное словцо у взрослых, но, по прошествии нескольких лун с дня рождения Паутинки, сверстники тоже стали тихонько хихикать, шепча ей в спину обидные фразы. Она злилась, как лисица в сезон Снежного Клёна, встретившая в своей норе кота, и дралась с насмешниками, заслужив постепенно славу «ненормальной» и отчаянное неодобрение кошек-матерей, находивших на шкурках своих не в меру остроумных отпрысков всё новые царапины. Но жалкими детскими когтями, известно, не решишь проблем, и её продолжали дразнить – ведь разница между стремительно вытягивавшимися ровесниками и ею становилась всё зримее и разительней.
…Из детской её едва не выкинули под мелкий моросящий дождик тогдашнего холодного раннего Цветущего Клёна, в «радушные лапы» наставника. Наставник был молод, и в глазах его недоверчивая кошечка шести лун отроду прочитала лёгкую брезгливость и непередаваемый скептицизм, которые, нетрудно догадаться, были вызваны всё той же злосчастной причиной – её маленьким ростом, делавшим её с виду младше луны на две. Наставник пребывал в некотором подобии отчаяния, и, касаясь носом носа новообращённой подопечной, мысленно хоронил все свои наивные мечты о том, как он будет воспитывать оруженосца – крепкого, ловкого пацана, так и рвущегося стать поскорее воином. Вестимо, что, получив вместо объекта своих мечт худосочную нелюдимую мышь, он был не просто разочарован – почти убит, тем более, что и особым рвением к наукам она не отличалась. По крайней мере, с виду о ней такого сказать было нельзя – она то мрачно зыркала на всех подряд, молча, будто проглотила язык, то огрызалась в ответ на участливые вопросы. Какое уж тут «доверие» - Ловушка катастрофически не ладила даже со своими же сверстниками, давным-давно избравшими её объектом своих насмешек и взамен получившими шанс познакомиться с её колючим языком. В ученическую палатку она входила, как пленник, полный гордости, входит в стан врага – с высоко поднятой головой, выпрямившись, как котёнок перед предводителем, холодно поблёскивая недобрыми глазами. Ледяной взгляд малорослой ученицы и вовсе пугал её наставника, сломавшего голову в попытках понять, за что же ему вместо целого настоящего оруженосца всучили только половину, но зато с прескверным нравом, стоящим двоих сорванцов.
  Первую тренировку они провели, шляясь по насквозь промокшему лесу и глядя в стороны, а на второй эта престранная мелочь неожиданно потребовала, чтобы наставник учил её немедленно, всему и побыстрее, потому что она намерена стать лучшей воительницей племён. По прошествии первого удивления это требование показалось ему даже забавным, но внезапная блажь маленькой ученицы не прошла даже за пару дней. Показываемые им приёмы она отрабатывала с неким остервенением, пока не падала с лап, он с трудом уговаривал её к вечеру возвращаться в лагерь и вскоре всерьёз забеспокоился, не осудят ли его за то, что он слишком сильно нагружает ученицу, и так-то не вышедшую ростом… А дело-то, между прочим, было именно в этом - Ловушка тренировалась, как проклятая, лишь потому, что надеялась, что это поможет ей вырасти. Хоть на половину кошачьего хвоста. Хоть на треть хвоста, потому что… У неё больше не было никаких сил слушать, как за спиною шепчутся и тихонько смеются в усы те, кого природа наградила щедрее.
…Что касается «трети хвоста», то этого она, пожалуй, достигла – всё же детские кости её вытягивались, пусть медленней и неохотней, чем у других. Зато короткие лапки стали значительно крепче и быстрей, да и сама она стала по-змеиному гибкой. Она, закусив губу, гонялась за всякой дичью, поклявшись себе никогда её не упускать, лезла выше и выше на деревья, рискуя своей головой, и трясла наставника, растерянно выдававшего ей уроки, какие он оруженосцем слышал сам от своего учителя. Молодой кот так и не научился хоть капельку ценить свою ученицу, по-прежнему упрямо смотрящий лишь на то, какого она роста. Будь его воля, он давно бы уже забросил её обучение. У Ловушки он теперь вызывал лёгкое презрение, которое она прятала в глубине себя, потому что он был ей нужен – даже такой, равнодушный и апатичный, поднимающийся по утрам лишь после того, как она принималась кусать его за уши, шипя «пошли на тренировку». Она училась быть легче себя самой, скользить по веткам и убивать невидимых врагов, одновременно привыкая замыкать в себе непреходящую злобу от вечных чужих насмешек и направлять эту злобу туда, куда ей было нужно – в движения собственных лап, отрабатывающих очередной приём. А ещё выяснилось, что, если до смерти уставать, по возвращении в лагерь будешь сразу проваливаться в сон и попросту не услышишь ехидный шёпот какой-нибудь новоявленной «звезды племени»: «Эй, мелкая, ты перепутала, ясли в другом дупле».
...Когда её посвящали, она невидяще смотрела на предводителя, произносившего торжественную речь, нервничала и успокаивала себя тем, что вспоминала все шутки, какие могла бы отпустить в свой адрес, будь она вон той длиннолапой, давным-давно не дававшей ей прохода со своими дразнилками. Ей всё казалось, что происходящее – сон, что глупые шутки других оруженосцев по поводу того, что её «по недостатку роста» навеки оставят в ученическом дупле на самом деле сбылись, и сейчас она откроет глаза, а кто-нибудь назовёт её прежним именем. Это ощущение иллюзорности того, что она стала-таки полноценным воином племени, преследовало её ещё целую луну, заставляя непривычно болезненно вздрагивать, когда кто-то из прежних насмешников, на которых она давно научилась не обращать внимания, издеваясь, называли её, будто бы по ошибке, Ловушкой. Но луны шли, и никто уже особенно не обращал внимания на то, что она проходит, вытянувшись в полный рост, там, где другим приходится наклонять голову и пригибаться. В конце-концов, не такая уж значительная особенность – маленький рост, тем более, что ей он никак не мешает быть прекрасной воительницей и охотницей… Хотя кто-то по-прежнему смотрит на неё пренебрежительно, как на «недокормленную», и не упускает случая отпустит в её адрес подколку. Для таких-то у неё и есть острый, как терновый шип, язык и всегда готов ответ, жгущий почище крапивы.

9. Родственники:
мать – Морось (жива, открыто)
отец – Крапчатый (жив, открыто)
сестры (четыре) – имена неизвестны (открыты).
бабка по материнской линии – Ветла (мертва, закрыто).

10. Принадлежность: Древесное племя.

11. Частота посещения ролевой: в хорошие времена – каждый день или через день, в трудные – не меньше четырёх раз в неделю.

12. Связь с Вами:

Ничего лучше предоставить пока не могу, но почту проверяю часто, т.к. с ней связана большая часть моих повседневных дел и переписки.

13. Пробный пост:
...Он насмешливо сощурил золотистые глаза, тягуче проговорив:
- Серошёрстка, Ящерица, я и Силок… Итого в патруль идёт три с половиной кота.
  Шерсть на загривке поднялась сама собой от колкой волны горячих злых мурашек; она брезгливо приподняла верхнюю губу:
- Не смешно. Уже, между прочим, давно. Я бы на твоём месте так не рисковала своим хвалёным остроумием… Лучше про Речных пошути.
Он широко – от уха до уха – улыбнулся:
- Зачем нам Речные, когда есть наша обожаемая малышка?..
Она резко повернула в лес, брызнув из-под лап грязью на рыжего нахала. Ветки обрушили на неё целый водопад капель. Брр. Холодный душ – последнее, в чём нуждается невыспавшийся и замёрзший воитель промозглым утром Алого Клёна, будь оно неладно вместе с Рыжеусом и его потёртыми шуточками.
В лесу пахло сырой листвой и мокрой землёй. Запах успокаивал и прояснял мысли почище ледяной воды, льющейся на макушку; теперь по хребту прокатывались уже приятные зябкие мурашки, отчего обрывать милому другу-соплеменнику его рыжие усы почти расхотелось. Захотелось есть, да так, что свело челюсть; она мельком припомнила, что со вчерашнего обеда ничего не держала во рту.
…Хорошо, что дичь теперь днём с огнём не сыщешь. А то быть бы ей позорной нарушительницей закона – поймала бы первую попавшуюся мышь и проглотила бы с костями.
- Эй!.. Э-эй, торопыга!.. Куда тебя несёт?
Она стиснула зубы, даже головы не повернув на знакомый чуточку ленивый голос. Рыжий тем временем догнал её и теперь как ни в чём не бывало семенил рядом, удивлённо заглядывая ей в морду.
- Обиделась?..
Она оставила его наивно-издевательский вопрос без ответа. Пасть ей сейчас лучше почём зря не открывать, а то непременно напорется на скандал. А скандалить с Рыжеусом – себе дороже, скандалы – его стихия, он ведь непременно выставит её, как идиотку, перед всем племенем… Он это умеет.
Вообще-то обычно она на его подколки так не заводилась, просто сегодня день был такой – особенно мерзко пробиралась под шкуру сырость, особенно близкими казались неизбежные холодные луны, и из области туманных ожиданий дотягивающиеся своим холодным духом, заставляя ёжиться. Интересно, нагрянь холода прямо сейчас, когда в её шерсти воды больше, чем в болотном мхе, она бы, наверное, так и заледенела, стала бы твёрдой, как кора у дуба, и белёсо-хрусткой?..
Вот чушь.
Рыжий вдруг напрягся, прислушиваясь к чему-то; она остановилась, пригнувшись и непроизвольно задерживая дыхание. Чудо, если ему удалось так быстро засечь кого-то в такую славную погодку… Рыжий дёрнулся, прыгнув в куст, и вылез оттуда с толстой и мокрой мышью и осиновым листом на носу, очень довольный. Кинул ей мышь, снисходительно указал взглядом:
- Бери, я знаю, ты голодная.
Она подавила желание оскалиться, ощущая, как возвращается прошедшее было раздражение.
- Ешь сам, а меня подкармливать не надо, - скользнула влево, опять уходя с общей тропки. Ну и плевать. Раз уж он задался целью донимать её весь патруль – лучше сразу удрать и получить нагоняй от глашатая по возвращении, чем ещё час терпеть, стискивать зубы и впиваться когтями в землю, а потом всё равно взорваться, перед всеми позорясь. Прекрасно – хоть поест сама и притащит что-нибудь в лагерь… Если ей удастся хоть что-то поймать в этом болоте, что устроил из их территорий трёхдневный дождь. В животе при этой мысли тотчас же заурчало, словно он, этот самый живот, живо представил себе перспективу остаться пустым ещё о-очень надолго.

Отредактировано Силок (2014-10-26 01:58:39)