Найти пропавшего почти на весь день брата было стремлением обоюдным - и, если честно, мне не хотелось препираться сегодня с Щитомордником, да и причин особых я бы не нашел в любом случае. Сейчас намного важнее была боль Волкодава, с которой он, уверяю, не должен пытаться справиться в одиночку, в особенности, когда у него столько небезразличных родственников. Так что, не особо сговариваясь, мы с крапчатым кузеном отправились на поиски недостающего члена семьи.

Тайна о происхождении Поллунника, о том, что Соколица была с Косулей в том самом смысле, нанесла сокрушающий удар всем нам, разрушила шаткое спокойствие, установившееся в нашей семье после рождения четверки - как оказалось, тройки - Волкодава, и я не мог не ненавидеть за это кошку, которую недавно называл своим другом, своей сестрой, что б ее... Насколько же эта ситуация нелепа, банальна, и даже как-то смешна, хотя, понятное дело, никому в последнее время смеяться не особо хотелось.

Неужели, я действительно способен признать ошибку Соколицы непростительной, учитывая, что ее обман, собственно, касался меня лишь косвенно?.. С каких пор стал настолько категоричен и непростителен? Что ж, если так, то я могу понять, почему. Времена изменились, изменились и мы с братьями, но если эти двое все так же оставались собой, то я лично не узнавал сам себя. Я переживал до дрожи в лапах и спазмов в горле за кота, которое совсем недавно во всеуслышание не назвал бы своим братом, а сегодня уже готов мчаться за ним на край света, чтобы убедиться, что он в порядке, что он переживет, сможет справиться с этой болью.

И самое странное, что эти перемены меня отнюдь не пугают.

Лес я обшаривал чисто интуитивно, и судя по тому, что когда мы с Щитомордником нашли все-таки Волкодава в Березовой Роще, солнце уже клонилось к пикам гор, подвело меня мое шестое чувство. Но сам факт, что бурый нашелся несказанно радовал. Правда, на смену мимолетному облегчению пришла неловкость и мысль: "А что, собственно, дальше?".

Я громко выдохнул, выпуская в морозный воздух облачко пара и обозначая свое присутствие прежде, чем окликнуть кузена, на мгновение для уверенности взглянув на Щитомордника, словно ища у него поддержки, спрашивая глазами, мол, а стоит ли?

Прошу поддержки у Щитомордника. Куда катится этот мир, предки?

- Волкодав, - зову его тихо, неуверенно, но уже без мысли об отступлении. Поддаюсь порыву, приближаясь к брату со спины и вновь выдыхаю, уже не задумываясь о том, насколько специфически звучат мои же слова, - Волчонок.

Я не стал спрашивать о том, как он, что чувствует, что собирается делать дальше - в смысле, неужели не понятно, что он чувствует после того, как единственно любимая кошка вонзила ему нож в спину? Задела самое святое - самолюбие и отцовскую гордость, поставила клеймо позора на всю последующую жизнь?

Напряженно ожидая, когда Волкодав хоть что-нибудь скажет в ответ, я так и замер, прислушиваясь к собственным ощущениям и чувствуя, как беспокойство, недавно чуть поутихшее, охватывает меня с новой силой.

Если честно, то сейчас мне хотелось влепить ему пощечину, схватить за грудки и что есть силы трясти, пытаясь выбить из него все то, что засело в этой пустой головушке, что ранее полна была язвительными фразами, грубостью и тем, что я вообще люблю в этом буром комке негатива. А сейчас что? Сейчас передо мной сидит нечто, что едва ли внешне напоминает Волкодава к которому мы привыкли. Я не вижу блеска в бездонно-голубых глазах, они пусти и как-то странно тусклы. И как это понимать? Что происходит? И почему, почему он сломался из-за ее оплошности? Это она должна сейчас находится тут, потрепанная, пустая, одинокая. Она. а не он. Но, здесь нет Соколицы, что заливалась бы слезами, каясь ветру и пустоте. Сейчас здесь он: до не привычки пустой, потрепанный, сломанный.

- И это все, что?.. - я кротко бросаю взгляд на Февраля, что вовремя прервал не нужную фразу. Кажется, я знаю что он хотел сказать и, возможно, поддержал бы его, -Что ты здесь вообще делаешь?

-Решил отрастить корни и стать березой? - криво усмехаюсь я, в наглую усаживаясь рядом с бурым крепышом. Капец, неужели я такой худой?

- Брат, посмотри на меня, - я дергаюсь, словно мне кто-то наступил на хвост. Брат? Серьезно? О, ветер, расскажи мне, кто эти коты сидящие-стоящие рядом? Что ты сделал с теми, кто был тут раньше? Как долго я проспал и когда успели вселится невиданные звери в тела этих оборванцев и прохиндеев? Если тебе нужно поговорить, то мы здесь, и мы готовы тебя выслушать, что бы не произошло. Слышишь? - в неуверенности, я киваю, как бы давая подтверждение существу. что сейчас было в теле Февраля.

Но и у самого меня было ощущение, что я - это не я. Как-то непривычно я чувствовал свое внутреннее состоянии. Разрывался на куски. И один кусок жаждал покрепче прижать к себе широкоплечего воителя, а другой кусок подталкивал улыбаться и делать вид, что в жизни все хорошо и ничего не случилось такого, что могло бы выбить землю из под лап. И эта странная смесь вызывала несколько странное поведение у меня, от чего я не знал как себя вести. Сложно, очень сложно понимать все, что сейчас происходит.

-Волчи, серый прав, - я наклоняю голову немного в бок, подобно любопытной птахе, -Поговори с нами, что ли... Расскажешь заодно кто ты, да что с делал с нашим Волкодавом? Нет, ну если хочешь, то можешь Февралю пинок отвесить, - я пытаюсь заглянуть ему в глаза, -Не молчи только, а то я тебя укушу. И да, предугадывая твои действия заявляю: ради этого готов остаться без ушей, хвоста и усов.

Бурый брат вдруг поднимает массивную лапу, а я моргаю с непривычки, чуть приспустив уши к макушке, словно ожидая удара - так все привычно, видимо, я уже привык к тумакам от дражайших братьев. И от этой мысли как-то... тленно, что ли? Но Волкодав всего лишь пихает в плечо, легонько, непонятно зачем, поэтому я вопросительно вскидываю брови, одним взглядом вопрошая. Но молчу.

Фыркаю в ответ на "отвесить пинок Февралю" и вскидываю брови, с едва-едва поблескивающими смешинками в опаловых глазах глядя вскользь на Щитомордника. Хотя, я вовсе не против, пожалуй, впервые за всю свою жизнь, чтобы меня кто-то отдубасил - и головой о камни биться не нужно. Красота.

- А ты прав, черт подери. Если я натяну ему усы на хвост, он и не почувствует ничего, прохвост, - слышу его слова, горько-насмешливые, и непроизвольная улыбка скользит по губам, но лишь на мгновение - ситуация такая, что не до улыбок, согласитесь? Но все-таки приятно осознавать, что не все в нем сломалось, что Волкодав все такой же неисправимый идиот, каким всегда был. Пусть подавленный и преданный, но все-таки хоть в чем-то прежний.

- Это будет последнее, что ты сделаешь, но да, я этого не почувствую, - почти не ощущаю отголоска той боли в груди, которая завывает и мечется за семью замками в моей прогнившей, уставшей от всего душе, когда заходит речь о моей чувствительности. Потому что горе Волкодава в какой-то неуловимый для меня момент стало в разы важнее моего собственного. И, думаю, приди мне в голову подобная мысль пару дней назад, я бы сбросился со скалы или утопился. Потому что буквально недавно я этого кота, что сидит сейчас передо мной, терпеть не мог, мечтал исполосовать его шкуру когтями в отместку за всю ту боль, что он мне причинил за всю нашу жизнь бок о бок. А теперь... все как-то неожиданно ушло. Даже нездоровая жажда мести растаяла, остудила пыл возмездия, что разгорался в сердце черным пожаром, и ее место сменил пачти панический страх за брата. Впервые и теперь уже навеки родного.

- Спасибо.

Всего одно чертово слово. Он произносит только одно лишь "спасибо" - и мое сознание предает меня, утопая в такой гордости и практически счастье, что приходится украдкой встряхнуть головой, а то окончательно расклеюсь. Не хватало еще разреветься.

- Как она?

Звезды, ну зачем, зачем ты все портишь!? Одно только ее имя, его звук, прозвучавший в мыслях вызывает у меня отвращение. Потаенная, самая алчная частичка моей души надеется, что сейчас Соколица одна, в темноте, рыдает от боли, осознавая свою ошибку, а остальная твердит, что так нельзя. Да, она оступилась, но она созналась, а это - уже успех в принятии самой себя. И все равно злость и обида преобладают, пожалуй, впервые превосходя здравый смысл.

- Не знаю, - резко и отрывисто бросаю я, возможно, через чур грубо, но затереть раздражение в голосе не могу, - Я не говорил с ней... с того дня.

Потому что язык не поворачивается, а в голове вертятся только оскорбления, причем такие, какими я даже Щитомордника и Волкодава никогда не осыпал в свои немногочисленные истерики. А выражаться так с дамой по определению неприлично. Неприлично и даже как-то неудобно перед племенем.

Хотя, какое к черту племя?.. Плевать я хотел на каждого из них. В моей семье такой раздрай, и все из-за двух предложений, от которых мое сердце, как на пресловутых картинках, раскололось на две части.

Отредактировано Февраль (2014-11-20 11:55:51)