У Рыжа был очень муторный, тяжелый, напряженный день - таких не бывало с самого ученичества, когда Крик Журавля садилась ему на голову, пускала бегать вдоль границы туда-сюда и заставляла плавать через Реку. Медобок был уверен, что это худший день в его жизни, хотя загадывать, конечно, не приходилось - впереди еще много лун. Наверное. Если каждый день будет таким ужасным, то Мёд долго не проживет, но - не будем забегать вперед. 
Проснулся кот, как обычно, рано утром с петухами и соловьями – привычка никуда не ушла; Крик Журавля, видимо, привила ее надолго. Медобок попытался уснуть снова, но резко обломался - заснуть, уже проснувшись, он был не в силах. Вздыхая, Мёд побрел на поляну. Выйти из палаты воителей – уже непосильная задача: воинов развелось, как тараканов на свалке, Речному коту перешагнуть нереально. Еще и слились все в чувственных обнимашках, как Крик и Волк или Вишня и Дубравник, вообще неясно, что делать: по потолку идти или по стенам…
Первый квест дня был так или иначе выполнен – Медобок отдавил всем лапы, хвосты, усы и уши, поцапался с Бураном, который мог ругать его даже во сне, уронил пару соплей на Ливня и едва не убил Зерновку, наступив брату на голову – но, главное, вышел, вырвался на свободу и смог вдохнуть свежий воздух. Теперь перед ним стояла еще более серьезная задача: вылизаться.
Медобок не приводил себя в порядок самостоятельно вот уже несколько лун – так, легкие штрихи языком с утра, пара касаний лапой по ушам и макушке - да и всё, сойдет. Он ведь плавает, зачем вообще вылизываться, ага? Но теперь, когда он увидел, что к его короткой рыжей шерсти прилипают мышиные кости и птичьи черепа, Мёд испугался и стал умываться.
Косточки животных и чьи-то сухожилия отошли с клочком подшерстка, рыжая жидкая шуба отчаянно линяла, шея не гнулась, язык был коротковат, ужасный вкус безжалостно атаковал рецепторы – и Рыж остановился, вылизав одну двадцать пятую часть грудки. На большее его не хватило чисто физически.
Мёд, нарезая круги по поляне, дождался возвращения охотничьего патруля (самому пойти порыбачить было дико влом) и успешно позавтракал свежим лещом. За едой он всё перебирал в голове имена кошек и котов, к которым можно обратиться с просьбой о груминге, и следующий час потратил в тщетных уговорах – пытался заставить Мрачницу поухаживать за его шерстью:
- Но ведь ты целитель! Ученица целителя! Ты должна… Ну послушай! Для меня это очень важно! Я не могу сам, она слиплась! Ну хотя бы блох выведи…
И долго терпел неприятную процедуру, где его прижигали во всех местах мышиной желчью. Шерсть от этого чище не стала, а чесаться захотелось лишь сильнее - спасибо, Мрача, на добром слове. Теперь я понимаю, почему бабуся тебя терпеть не может. Примыкаю к стану целителененавистников. Хоть бы тут была Алоцветик или Рахгол!
Но белый ворон, которого Медобок с упорством продавца шин уламывал прочистить ржавую шерсть (Но ведь ты птица! Ворон! Ты должен... ну серьезно! Это же гвоздь программы! Я не могу сам выклевать себе этот сор! Ну хотя бы мясо выклюй, противная птица... ощипаю к чертям собачьим... Что слышал!)
Уже понимая, что день задался плохо, Медобок решил убежать из лагеря на поиски приключений. Но, к сожалению, ему никто не захотел составить компанию: у Ливня патруль, у Скворца оруженосец, у Зерновки дела, Ручей вообще не было, Сойка в коме, Дым пропал, Львинозвезд занят спасением Вселенной, Крик Журавля продолжает обниматься с Белым Волком. Вздыхая и охая, Медобок отказался от идеи свалить в Темнолесье (позже, впрочем, Темный Лес сам придет к нему), зато вынужден был исполнять поручение глашатой – она велела ему, без цитаты, не страдать хорошими делами и занять свою светлую голову и попу чем-то более полезным, а именно – охотой. Завопив: “Но ведь меня не было в патруле!” - Медобок лишь подписал свой приговор: “Теперь будешь”.
Ну, спорить с Крик Журавля – трижды жизнью проверено – нереально, лучше здоровьем не рисковать, и Медобок, шипя и отплевываясь, в полном одиночестве идет охотиться. Пришел полдень, становится жарко, его дико припекает солнце, горячий воздух даже не может войти в легкие, река как будто бы обмелела, Светлолесье обратилось пустыней Сахара – все нормальные коты сидят и лежат в своих палатках, и охота им только снится или всплывает в светских разговорах, но он, как полный идиот, вынужден рыбачить!
- Да что ж это такое… почему я невезучий, а? Что я делаю не так? – разговаривал со своим отражением в воде Мёд, пугая рыбу и тенью, и шумом, и страшной рожицей. – Я ведь такой красавчик! На меня половина занятых и незанятых самочек племени вешается, а она посылает меня в патруль! Бессердечная бывшая наставница! Не любит меня совсем, будто я вообще из Древа!
Ну, не везет в любви – повезет в охоте. Тут у Мёда все прошло пучком: он пришел к Ивовой Заводи (стандартное, давно проверенное место для плача, уныния и вздохов), обогнул ее, долго выбирал хорошее место и целый час ожидал, пока придет рыба. Медобок даже на всякий случай смотрелся в воду – усы не поседели?
Он сидит, но ничто не седеет – а рыба всё-таки пришла, и какая! Сначала Медобок выудил малька сома (негусто, но вкусно), затем внезапно и успешно (у рыболовов это в крови) оглушил речного рака, который гнался за мальком, а после выудил плотву – загляденье! Мёд выложил свою добычу в стройный ряд подальше от берега и стал любоваться ею. Ну, на малька сома и плотву смотреть особо нечего – стандартный такой улов, ничего грандиозного, разве что плавники у плотвы еще более розовые, чем обычно – но вот рак… Медобок и сам поверить не мог своему неожиданному счастью. И, главное, как легко у него это получилось! Воители собираются в группы по десять голов, целыми днями выискивают, выслеживают, выуживают этих тварей, еще и раны получают нехилые – а тут, видите ли, рак сам выполз к нему, сам подставился и сдох с одного нетвердого удара по верхней части панциря! Звездное племя на его стороне, не иначе.
Если оно существует, конечно. Об этом Медобок предпочитал не задумываться, оставаясь по умолчанию неверующим, но чтящим традиции и предков котом.
Решив, что удача наконец повернулась к нему нужной стороной (той, что без хвоста), Медобок деловито схватил рака за хвост – и тут чудище чудесным образом воскресло. Само собой, первое, что оно сделало – схватило Медобока за первую попавшуюся часть тела.
Мед восхвалил небеса за то, что не повернулся к нему спиной – он был уверен, что цепкий хват хвоста был бы больнее – и, небрежно скинув клешню с шерсти на локотках (она волоски были длинные и очень грязные), добил речного рака – теперь уж наверняка, голову ведь оторвал. Стоило надеяться, что зомбяк больше не встанет и не поползет.
- Обломись, тварюга! Что, сломал клешни о крепкого воителя-то, а? Вот и знай! Я наследник Львинозвезда, мне вообще ничего не страшно, понял?! - говорить с мертвым раком - это, конечно, мейнстрим, но Рыж был без комплексов. Давно. 
Вот и пригодилась неухоженная шкура! Слипшись, скомкавшись и сколтуновавшись, его шерсть превратилась в настоящую броню не хуже панциря черепахи или пластин носорога. Острая клешня лишь скользнула по ней, едва оцарапав кожу.
- Вот это я называю “Защита Звездного племени”, - довольно замурчал Рыжелап, решив, что больше никогда не будет вылизываться. В бою-то это как пригодится!.. Ага! Ни один Звездоломов коготь не продерется сквозь щит дерьма в шерсти, о да!
Стоило надеяться, впрочем, что драться (особенно со Звездоломом) ему не придется. Утаскивая свою добычу в лагерь, Медобок думал не только о том, что утрет нос требовательной бабушке, но также размышлял о столь необычной теме для своего уровня развития, как “судьба племени”. Что будет через луну? Через день? Через час? Уже все видят, как у дважды упомянутого Звездолома шарики за ролики заехали. Даже Мед заметил – вон как очевидно… что сделает предводитель Древа - атакует их, что ли?
Медобок понятия не имел, что будет делать, если его лагерь вдруг подвергнут осаде. Нутро и чутье подсказывали, что он убежит - но кот постарался об этом не думать, как не думал о вере. Он по-прежнему верил, что “Крик рыкнет – и все струсят”, хотя мозг, в существовании которого многие сомневались, предвещал, что всё далеко не так выйдет.
Но к чему засорять свою и без того полную опилок голову, если войны еще нет? Нашлось, видите ли, предчувствие.
Кто знает, может, и пронесет. Может, на Звездолома дуб рухнет. И всем станет хорошо. Февраль-то нормальный парень… в Крик Журавля, опять же, влюблён…
По мнению Медобока, все были влюблены в Крик Журавля – она же идеальная. Только сама никого не любит, в патрули посылает, фу!
Единственное, что в ней было не прекрасно помимо псевдочерствости – это тайминг. Вот где Крик, когда Рыж хочет похвалиться уловом? Опять с какими-то левыми личностями в Земноморье свалила рыбу ловить? Али в Темнолесье по грибы пошла, мочить очередного лиса? Эх, беда, беда…
Тут, казалось бы, и сказочке конец – но, как было сказано, день выдался нелегкий, и пойманный рак был лишь лучиком света в царстве бесконечной тьмы. Ромашкой в куче навозе и ложкой мёда в бочке дегтя.
Как только Рыж вернулся с охотничьего патруля, его послали в пограничный – Львинозвезд постарался. “Какого черта?!” – завопил рыжий. – “Он ведь уже закончился?”
“А для тебя только начался”
Мёд аплодировал стоя.
Призывая всех Духов Темнолесья, бешеных белочек и проклятия звезд, Медобок, ворча, как старикан, ушел в патруль. Вернее, он шёл в патруль, когда передумал посещать его. Вот так вот – дошел до Ручья, посмотрел в воду, полюбовался собой, позевал, огляделся и развернулся. Врагов не видно? Не видно. Так зачем опять ссать на эти кусты и нюхать старые метки, а?!..
Казалось, логичное решение, да? Вот только, когда Мёд вернулся в лагерь, его ждал строгий Львин вместе с вернувшейся глашатой. Вместе они образовывали нехилую такую парочку – типа двое из ларца, неодинаковы с морды, но зато согласные в решении… не изгнать Мёда, конечно, но заставить его сменить все подстилки в племени.
Все. Подстилки. В племени.
Еще раз, для драматичности: все подстилки в племени.
Мёд завыл. Бросился на землю. Катался, как припадочный. Рыдал так, что уровень воды в Реке повысился на мышиный хвост. Кинул Крик в морду речного рака. Пытался отнять одну жизнь у Львинозвезда. Умолял, стоя на коленях, что для кошачьей анатомии нереально.
Но пропуска патруля и после двух очевидных покушений на жизнь глав лагеря ни о какой милости и речи быть не могло. Никакой рак (тем более, что он был довольно мелкий и вообще, по-видимому, только что сбросил панцирь) и прочие былые заслуги спасти Рыжа не смогли. Призвать какого-нибудь духа Темнолесья, чтобы он сделал всю работу в обмен на душу, не получилось - видимо, они сами не хотели страдать такой фигней...
И Мёд принялся чистить.
Это был, наверное, один из самых долгих его дней (помимо тяжести, невыносимости т.д.). Да, Рыжа зачастую заставляли помочь оруженосцам, или там у королев прибраться – но чтоб во всем лагере, включая Иву и пещеру предвода, подстилки поменять, ракушек принести и вымести хвостом сор… да это Апокалипсис! Где четыре коня и тетраморф?
Прям Золушка, дери меня дрозд. Только вот никакие птички помогать не слетелись – держали зло за перья, наверное.
Рыж убирался до самого вечера: помог Мрачнице и Рахголу разобрать лекарства, навел марафет в палате Львина, устлал мхом все укрытия котов более низкого ранга (воины, оруженосцы, королевы, старейшины, гости), убрал старые косточки с главной поляны (они вновь прилипли к шкуре), положил солому на место общей кучи, смахнул пыль с камней…
Устал – дико. Просто нереально. И в конце несчастного дня Медобока ждал очередной удар – Кувшинница не хотела уединяться невдалеке от лагеря. Ну, всем понятно, о чем идет речь. О тех самых уединениях. Медобок уговаривал ее с тройным усердием, даже упорнее умолял, чем Львина и Крик пару часов назад, но – безуспешно. У нее, конечно же, болела голова, попа, усы и всё, что может болеть у вредной кошки.
У Медобока тоже заболела голова, взаправду и очень сильно. Должно быть, виной была резкая смена климата или нехватка воды, но к вечеру его нехило так вштырило в висок, и Мрачнице пришлось уделить ему еще чуточку своего драгоценного времени.
Ее лекарства, впрочем, безукоризненно помогли – их эффект был не мгновенный, ждать его пришлось дольше, чем экшена в этом посте, зато головную боль как веником смело. Красотища!
День, однако, по-прежнему оставался ужасным. Мёд полтора часа искал свободное место в палате воителей, не нашел, выгнать никого не смог, сдвинуть – тоже. Вздыхая и понурив голову, Медобок вышел на главную поляну и заснул на ее окраине возле пещеры. Лето было теплое, сухое, и спать под открытым небом было, пожалуй, очень даже приятно. Если не считать того, что какая-то полоумная белка кидалась в него несозревшими плодами орешника.
Это не помешало Медобоку уснуть – он отдался объятиям Морфея сразу же, когда его рыжее ухо с серой кожицей коснулось жесткой земли.
Поначалу Медобок не видел ровным счет никаких снов (даже призрачных, даже запаховых, даже света в конце туннеля) – он провалился в некую относительно спокойную фазу, где не было отвлекающих факторов. Почти что умер.
Потом он постепенно начал различать какие-то быстрые сны, которые вообще не запоминал – раз эпизод, два эпизод, три эпизод, вечные перескоки, наваждение мечты, душа эфира…
Медобоку снилось, что он сидит в самом дальнем конце пещеры и думает, как бы ему пройти к выходу. Это было тяжело, поскольку в пещере лежала, упираясь хвостом-бревном ему в лапу, огромная (в несколько раз больше обычно) тотороподобная Крик Журавля. Она не спала, но велела Медобоку идти в патруль, а он отвечал, что не может, совершенно не может, поскольку Крик Журавля заполонила своей гигантской тушей всю палатку – не оставалось никакого свободного клочка земли, и сам Мёд стоял на одном коготке. Крик сказала, что он может пройтись по ней, ничего страшного, только бы отпатрулил; Мёд наступил на ее хвост и провалился в синюшное горящее болото, полное вкусных ягод.
Потом ему привиделось, что он засовывает Скворца в дупло филина и замуровывает камнем, чтобы стать наставником Шелколапки. Карма подводит кота, и, когда он приставил камень к отверстию и надежно зафиксировал его глиной, медом и воском, то понял, что сам сидит внутри дерева.
После этих двух не очень приятных кошмаров Медобок видел обычный сон – охота, погоня за зайцем, борьба с щукой, помятый глухарь, куча жаб в луже, съедобные звезды и так далее.
Это сновидение оказалось передышкой перед следующим бредом: его преследовала огромная красная лягушка, которую он нашел не так давно в отхожей яме. Медобок плакал и умолял родню помочь, а они смеялись и говори, что он мальчик, кричащий “Волки”…
После этого Медобок видел (его глаза устали вертеться под веками, а тело и усы – дергаться), как его усыновила семья бобров. Дерево оказалось на вкус очень даже ничего, вроде сочной куропаточки. Отец-бобр заявил, однако, что у Рыжа слишком много зубов, и вырвал их все, кроме передних двух…
И, наконец, Рыж видел вновь отличную охоту, где он поймал огромную сову с клешнями рака. Котик приволок птицу в лагерь и уложил на курган из дичи. Все стали подходить и поздравлять его: Львинозвезд сказал, что Мёд – его любимый сын, Крик Журавля заявила, что сделает его глашатаем глашатой, Шелколапка пищала от восторга, Кувшинница и Запруда дружно стреляли глазками, Ручей вылизала ему все колтуны, а Исток подошел извиниться за свою ворчливость.
После долгих, затяжных (как этот пост, опять же) поздравлений, Рыж улегся спать на главной поляне в том же месте, где спал сейчас. И, когда он проснулся, то поверил, что это явь.
В лагере кипела жизнь, все его поздравляли, светило солнышко… стоп. Солнышко не светило. Несмотря на то, что сейчас царила жуткая засуха, сгустились стаи туч и начал моросить, постепенно ускоряя темп, противный ледяной дождь. Медобок потряс головой, смахивая капли с усов и ушей, и побежал в палату воителей – но на ее пороге стоял призрак с белыми глазами, что прогнал его тогда из Темнолесья. Перед глазами всё расплылось, Мёд позвал бобра-отца, но тот не пришел. 
То ли от испуга, то ли от удара огромной каплей дождя, Медобок потерял сознание и завалился на бок, гулко стукнувшись о землю.
Вскоре – он не знал, сколько времени занял обморок – кот очнулся. Причмокнув, кот проморгался, встал на лапы и огляделся.
Он застыл.
Лагерь превратился в выжженную пустыню: ни клочка травы, ни единого зеленого деревца, земля побелела. Небеса оставались по-прежнему темными, напряженно-багрового цвета, но дождь идти перестал – вокруг было очень сухо, будто бы прошёл пожар. Коты пропали.
На месте кучи с едой в стиле Камнегруды лежала куча кошачьих костей. Среди берцовых косточек и острых ребер особенно выделялись круглые вытянутые черепа: одни с жестко захлопнутыми челюстями, другие – с развернутой пастью… Черепа желтые, белые, серые. У всех – одинаково изумленные пустые глазницы; различить черепа можно по размеру, царапинам и вмятинкам.
Все черепа смотрели на Медобока, но ни один не двигался.
В целом это напоминало картину ”апофеоз войны” за тем исключением, что вокруг не было ни души – ни мух, ни ворон, ни муравьев, ни змей, ни падальщиков.
Медобок, прижимая уши к голове и покачивая головой в отрицательном жесте, попятился и наступил на маленький котеночий череп, который лопнул под его лапой с хрустом яйца. Осколки вонзились в пятку, и Медобок, которого наконец отпустило опасное оцепенение, завизжал.
Еще один черепок – очень большой – скатился с верхушки, словно желая быть раздавленным тоже. Он коснулся передних лап и остановился.
Медобок посмотрел на себя и понял, что весь в крови. Было совершенно очевидно, что это именно кровь, а не кетчуп или томатный сок. Кровь котов, разумеется. Дичью от нее не пахло.
Кровь покрывала передние лапы таким плотным слоем, что, казалось, это их окрас – багрово-красный. Под когтями скопились сухие крупинки затвердевшей плоти.
Тяжело дыша, Медобок осмотрел себя, резко поворачивая голову до боли в шее. Его бока были покрыты кровавыми пятнами, его хвост напоминал окунутую в кармин кисточку, его грудка была испачкана кровушкой, точно фартук мясника, и, когда Мед провел розовой (вместо серой) подушечкой лапы по морде и усам, на ней остался отпечаток цвета однодневного мака.
От волнения Мёд облизнулся; он спохватился, что делает, уже когда язык вернулся на положенное ему место, принеся в мозг отвратительные рецепторы со вкусом… крови, само собой. Медобок никогда раньше не знал этого блюда, и теперь его чуть не вырвало.
Мёд очень хотел упасть в обморок, но не получалось; он был близок к истерике и дышал, точно после стомильной пробежки, совершенно не понимая, что происходит, и почему он весь красный.
Медобок подпрыгнул в воздух на три лисьих хвоста, когда послышался крик вороны; противная тварь – единственное живое существо здесь, кроме него – вылетела из-за кучи, и ее глаза отлично гармонировали с новым цветом шубки Мёда. Ее гарканье было хуже, чем знаменитое “Никогда”.
Медобок был так напуган, что уже не чувствовал лап и даже не мог вздыбить шерсть. Он пытался закричать – и кричал – но получалось тихо, словно у комарика, вопль стоял в горле, разбиваясь о невидимую воздушную преграду.
Но его призыв все же кое-кто услышал – тот самый призрак с жуткими, ужасными, отвратительными глазами костяной белизны, что вышел вслед за вороной и направился к нему. Ее омерзительный хохот пронзил Медобока, как пущенное в голову копье. Он не мог оторвать глаз от духа.
- Ты...ты убил их всех.
Голос вернулся.
- Нет, - тут же ответил Медобок, уже рыдая, словно сопливый котенок, потерявший мамочку. Или нашедший голый череп этой самой мамочки. – Нет, нет, нет… ты врешь! Я не… никогда...
Но груда тысячи костей смотрела на него неровными овалами, и буравила несуществующими взглядами, и будто шипела, сверкая потупевшими клыками, и Медобок понял, что это правда. Он убил их всех.
Он кричал так, что даже Диббуки, уже покинувшая чертоги его разума, могла слышать эти вопли в потустороннем мире. Наверное, она самодовольно ухмыльнулась и принялась удовлетворенно вылизываться. От крика Медобока чуть земля надвое не раскололась, а его собственные легкие треснули и закровоточили, и он стал кашлять текущей изо рта кровью, по-прежнему не в силах отвести взгляд от останков соплеменников. Его алая кровь покрыла череп Крик Журавля, смиренно лежавший у красных лап кота.
Крик Журавля, собственно, его и разбудила.
Вечером следующего дня оглушенный Мёд нашел у себя на хвосте седой волосок.