Кровь алыми бусинами блестела на серой шкуре.
Звездолом молча подался вперед, склонившись над собственной передней лапой и задумчиво сощурив глаза, глядя, как слипается побуревшая шерсть, как прокладывают свой путь тонкие нити ручейков, а где-то внизу, на темной земле, расцветали багровые маки — капля за каплей, сочившейся из оголенной плоти. Где-то в вышине скрипела и покачивалась потревоженная и надломленная ветвь, сверкавшая потемневшим острым концом, но нигде не было слышно шороха ускользнувшей белки — тишина накрыла мятежный и взбунтовавшийся против своего хозяина лес. Воздух был ржавым на вкус и густо пах железом, и кончик языка прошелся по сухим губам, словно смакуя сладость свежей дичи.
«Интересно, что бы случилось, войди ветвь всего на пол кошачьего хвоста выше, прямо в мягкую шею? Смотрел бы я на то, как стремительно покидает мое тело теплая кровь? Как много несчастных пало жертвами случая? Судьба изменчива и коварна, и каждое мгновение может стать последним. Беззащитные пешки в лапах высшей силы».
Кот видел, как мерно пульсирует жизнь, но даже потревоженная она не угасала, не ведая, что сегодня, быть может, ей суждено было замереть, прекратиться. Как слепа жажда существования и как могуч бывает случай, как бессильна жизнь и как остра оскаленная пасть смерти. Мир кругом был строг, несправедлив и подчас ироничен, обрекая своих детей на бесчестную игру: каждый шаг вслепую — они брели с закрытыми глазами в кромешной тьме — нес их по кромке широкой пропасти. Трудно не сорваться, когда невидимая сила раскачивает землю под твоими ногами. Если хочешь оставаться на самой вершине, приходится держаться крепче и ступать аккуратнее. Но выше всех стоит тот, кто не идет, а направляет.
Всего лишь шаг.
Шаг! Толкни их в спину, ты играешь не по правилам.
Звездолом выпрямился, чувствуя, как праздное возбуждение охватывает его существо; льдисто-голубые глаза голодно блеснули, словно у зверя, напавшего на след, и он ощутил, как щекочет нутро внезапное осознание — чувство, в последнее время все реже приходившее умственно, но почти всегда — откуда-то изнутри, на грани с шестым чувством. Безупречная интуиция, курирующая каждым ответственным и рискованным решением — едва ли кто знал, что почти гениально расчетливым главарем руководил порожденный безумством импульс, игра безрассудства и точного знания.
Но какая разница, если это, Тернозвезд возьми, работало?
— И если никто не срывается вниз — ударь в спину и отойди.
Что ты задумал, Звездолом? Где в этот раз Древу ожидать метастаз? Формально ты не был злодеем, но там, где ступала твоя лапа, земля обращалась в камень, а трава — в пепелище; густой столп дыма трепетал над лагерем флагом грядущей войны, и в воздухе можно было различить ржавый привкус крови, так что еще ты задумал, обезумевший палач?
Звездолом подобрался и одним широким прыжком скрылся в наступающих сумерках.
Ему нужно было всего одно имя.

*  *  *

Мятный!
Он ворвался в темноту дупла грузной тенью, синеглазым сумраком, хмуро и молчаливо оглядывая чужую обитель.
Давно ли в нем гнездились черные планы? Его разум, обреченный на вечные поиски путей наступления, вынашивал плод мрачного желания, взращенного слепой и гневной жаждой, и в конце концов помыслы обрели пугающие очертания грядущий свершений. Близилась буря: воздух кругом трещал и подрагивал от напряжения; все чувствовали озноб и предвкушали, когда небеса разверзнутся первым громовым раскатом и вспыхнет голубое пламя молнии. Все до единого могли ощущать, как могуче и неотвратимо надвигается страшная стихия, но никто не мог знать, как скоро их настигнет черная мгла. Никто, кроме тех, кто лапами ворочал густое небо.
Война подступала шаг за шагом. Внутренняя война.
«Блицкриг. Нам нужен блицкриг».
Стальное кольцо сжималось стремительно и безжалостно, и Звездолом почти мог слышать, как хрустят кости несогласных, как тяжело дается им каждый новый вдох. Великолепный механизм, такой же безумный и уродливый, как его создатель, никогда еще не работал так хорошо, как сейчас; шестеренки поворачивались тяжело и с глухим грохотом и кругом вился горячий белый пар. Это впечатляло, но ему всего было мало — он чувствовал, что сделал еще недостаточно, чтобы у власти было его лицо.
— Мятный, — имя упало на пол дупла с глухим стуком, утонув в мягком мху. Главарь не звал его — он обратился к лекарю голосом кота, принесшего давно вынашиваемый ответ, словно только сейчас он решил, что серый целитель будет готов его услышать.
Было ли то так?
С самого ли начала ученик стал частью грядущих свершений?
«Ничто не происходит по воле случая. И ты, Мятный, знаешь, что был избран отнюдь не именем Звездного воинства».
Звездолом бросил беглый взгляд — на свертки трав, в дальние углы дупла, на замершего Мятного — и сделал тягучий шаг к нему навстречу, позволив себе немного помедлить, выдержать паузу, насладиться тяготящим молчанием. Все это давно стало игрой: кто первым выдаст свое присутствие. Единственная стратегия — стать охотником, затаиться и бить в цель, но здесь и сейчас не было ни охотника, ни жертвы: травник и сам был голодным зверем, готовым пуститься по следу.
— Неудачно приземлился на охоте, ветка дерева распорола кожу, — каждое слово главаря лилось удивительно легко и ровно, и на морде застыл безмятежный прищур — маска, умело скрывшая лицо дьявола. Под темной шерстью блестела гладкая чешуя змея-искусителя, и гибкий хвост кота завился по полу дупла, пока, наконец, не улегся у ног своего хозяина — он вдруг застыл, подавшись вперед и вытянув переднюю лапу, лишь сейчас ощутив в ней острую боль. Рана и впрямь выглядела скверно, хоть Звездолом прекрасно знал, что ничего серьезного за ней не последует — кому как не ему знать, как поверхностны бывают самые страшные на вид борозды. Липкая шерсть казалась совсем черной, словно облитая густым дегтем, и на мгновение главарю показалось, что сквозь порванную шкуру сочился черный туман Темнолесья, давным-давно забравший его душу. Впрочем, едва ли это было далеко от правды: тени мертвых сосен уже давно затаились под его шкурой и пролегли на морде жутким следом порочных связей.
— Как продвигается обучение? — он смотрел на Мятного и не видел, как тот перебирал свертки трав, как склонился над его лапой, вычистив густо пропитавшуюся кровью шерсть и оголив неглубокий порез — наверное, была задета лишь крупная вена, из-за чего с кровотечением придется провозиться дольше, но Звездолому было совершенно на то плевать, — и если бы ученик поднял взгляд, то заметил бы, что все это время главарь неотрывно вглядывался в его лицо. Он ничего не понимал в целительстве. Он бывал в дупле лекарей лишь единожды в году, зная, что и здесь есть его уши и глаза, неусыпно следящие за Соцветием, и этого для него было достаточно, чтобы потерять к нему интерес. Звездолом не был из тех, кто возносил лекарский труд к небесам — честно говоря, он не вспоминал о них ровно до тех пора, пока они не нужны были лично ему, и теперь его не интересовала ни возня Мятного, ни то, каких успехов он добился в своем обучении. Его интересовал он сам.
— Соцветие, конечно, водила тебя к Звездным предкам и... — главарь понизил голос, припустив веки и позволив льдисто-синему взгляду тускло блеснуть в вечерних сумерках; он выдержал небольшую паузу, выразившую все его насмешливое отношение к предкам, и непринужденно подался вперед, едва ли не касаясь усами серого уха молодого кота. Он чувствовал его запах, чувствовал, как густо пропитал его шерсть душистый аромат трав и полевых цветов. От Мятного исходило тепло живого тела, но больше — уверенная и спокойная сила, и это побуждало верить в его возможности и, главное, доверить ему важнейшую в его жизни роль. Он сидел бок о бок с худшим живым злом Светлолесья, наверняка знал о его мрачной и фатальной силе, но не робел, как Поллунник, и не противился, как Соцветие, потому что он и сам ею был.
Звездолом вытянул губы в сухой улыбке, с немой издевкой щуря глаза, и уха ученика коснулся рокочущий полушепот:
— ...наверняка рассказывала, каким должен быть целитель и как важны для него связи с древними традициями, — тугие змеиные кольца почти можно было ощутить телесно: они заполнили собой все тесное пространство дупла, с тихим шелестом извиваясь, затягиваясь вокруг двух котов и касаясь их боков гладкой блестящей кожей. Мятный не был посредственным целителем, не был жертвой слепой веры в могучих Звездных котов и уж тем более их неоспоримого решения. Он не был подвластен року судьбы, и уже это возвышало его над остальными — избранник, если хотите, и мученик, если смотреть сквозь призму жалкого смирения и набожности, но с первых лун дорога его чертилась так, как сам он хотел и мечтал.
«Не мертвые коты и насмешливый фатум окрестили тебя нынешним именем. Твой путь — вызов, брошенный им в лицо».
И он был нечист. Скверен, подл, жуток; от него кровь стыла в жилах и под шкурой ворочался холодный змей ужаса. Никто до него не шел этой тропой, и едва ли он сам в полной мере мог понять, что ждало его впереди, а когда осознает — примет ли свою новую судьбу? Сумеет ли вершить чужими без тени сожаления и с хладнокровным пониманием того, как близко он подлетел к солнцу? Они вели грязную игру, в которой победители поднимались выше небесных божеств, а проигравшие обрекались на девять кругов ада. Новый мир нуждался в хозяине — жестоком, бескомпромиссном, всесильном — так же сильно, как требовал чистую и благородную кровь. Этот зверь жаждал жить и рвался в бой со свирепостью изголодавшегося цепного пса, но пока в его венах бежала страшная отрава, он не мог ступить и шагу, прижатый к земле болезнью — мятежностью и бунтом несогласных, слабостью и неполноценностью неугодных.
Кругом теплилась жизнь, и кому-то придется ее пресечь.

Вот что бывает, когда пишешь посты без вдохновения.

- Ты же пришел ко мне не обсуждать обязанности целителя, мои успехи в обучении и прочее.
Славно.
Он хотел перейти к делу - тогда завязка ему понравится.
Его слова - знак, что пора прыгать без опасения попасть впросак. Разговор всегда был охотой, чужие слова - движениями дичи, твои собственные - охотничьей стойкой, выбором подветренной стороны, бесшумными пружинящими шажками и в конце концов стремительным прыжком.
Звездолом и впрямь подобрался, но лишь затем, чтобы после встать, аккуратно ступая на перевязанную лапу - та отозвалась резкой, пульсирующей болью, взорвавшейся в мозгу ослепительно-белой вспышкой, однако главарь лишь помедлил, выжидая, когда крошечные пятна перед глазами уступят место отчетливым очертаниям мрачного дупла. Бесполезно было просить его оставаться на месте. Бесполезно было убеждать его, что рана так не заживет. Бесполезно было вообще о чем-либо с ним говорить: им овладело привычное возбуждение, скользнувшее в сухом блеске глаз, но не затронувшее даже толики его разума. Он был ясен, и трезв, и чист, и Звездолом с тоской обронил мысль, что, пожалуй, безумие как состояние вдохновляло его куда больше.
- Я рад, что ты оказался сообразительнее своей наставницы. Собственно, именно поэтому ты и стал целителем. Правильно не бояться грядущих перемен, но главное - лично встать у руля. Правильно знать свою истинную силу и распоряжаться ею сполна: побеждает не тот, кто может взять, а тот, кто берет. Они говорят, что истинный целитель не может быть таким, но... - Звездолом издал краткий смешок, полный желчной издевки, и его светло-синий взгляд, лукавый, сощуренный до крохотных льдистых щелок, внимательно вперился в серебристые глаза Мятного; он не искал ответа, не искал тени мыслей, бродивших на чужом лице: он уже заранее знал, что дремало внутри молодого кота.
- Но ты выше рядового целителя. Выше, лучше, совершеннее. Для тебя нет обременительных рамок - кому, к черту, они нужны? - нет лицемерного вопроса совести и чести, нет жажды слепо следовать идеалам, навязанным другими и до тебя. Жизнь - явление, которое можно подчинить. Жизни - вещи, которыми можно управлять. Все возможно склонить в свою пользу, если иметь достаточно душевной силы и готовности признать в себе бесценный дар быть хозяином.
Тень надвигалась - главарь сделал тягучий шаг вперед, обходя ученика по кругу, и его хвост зазмеился следом; шаг стелился ровно, пружиня по мягкому мху, глубоко отпечатывая широкие лапы кота, терзая мох под собой. Он прошелся мимо полок с травами, скользя по тем впервые заинтересованным взглядом, и его бок коснулся свертков, аккуратно разложенных по местам. Он оставлял следы. Он оставлял свои следы в чужой обители, которая сегодня вдруг стала его. Все кругом было его. Все в пределах лагеря, нет, в пределах Светлолесья принадлежало ему, целительская - в первую очередь.
«Давай же, Соцветие. Вернись в свой дом и пойми, что он теперь не твой. Больше ничто здесь не принадлежит тебе. Пускай мои следы будут мешать тебе жить, пускай мой запах будет мешать тебе спать, потому что вскоре - это будет совсем скоро, обещаю тебе - мешать буду уже я сам. Живи в напряженном ожидании грядущей гибели, спи наяву и видь тревожные сны предстоящих мучений. Потерпи, и скоро я доберусь и до тебя».
- Такие, как мы, должны стоять у руля. Жестокие, бескомпромиссные, сами установившие границы и сами же за них вышедшие, - он подал голос внезапно, слишком увлекшись своим незримым противостоянием с тем, кто не стоял сейчас в дупле, но чья тень ощущалась так же явно, как присутствие Мятного: ее запах впитался вместе с терпким ароматом трав и теплой древесной коры. «Но я знаю, как его вывести. Знаю».
- Мы с тобой действуем одинаково. Мы с тобой жаждем одного и того же. Пути, открытые перед нами, будоражат разум, возбуждают голодное желание получить еще больше. Мне знакомо это чувство: пряная сладость крови на губах, пробуждающая инстинкты охотника, побуждающая пуститься по следу в слепом азарте. Ты - охотник. Они - добыча. Вот почему я сразу понял, кто должен занять это место.
Впервые он обернулся на Мятного, отстраняясь от пустых подстилок и лекарств, выходя из густого полумрака самого дальнего угла целительской, тускло сверкая светло-синими глазами - тревожный блеск надвигающейся грозы, тяжелой, опасной, ревущей сотней голосов предстоящей войны. Раскол был близок, ощутим, предсказуем; он повис в воздухе дрожащим напряжением, пахнущим едким дымом, отдающим горечью на языке, осевшим на шерсти черной копотью, но Звездолома он не пугал. Напротив, он был одержим жаждой грядущей борьбы, он и сам являлся силой, подводившей племя к черте. Безумец или злодей?
В его взгляде застыл лукавый огонек, однако лишь в это мгновение он окончательно перестал лукавить - потребность в безумной, лицемерной игре масок оставляла его с каждым широким, неторопливым шагом, проделанным навстречу Мятному, и Звездолом приблизился к ученику почти вплотную, понижая голос до низкого приглушенного рокотания, заглядывая в серые глаза травника. Здесь не было зрителей и тех, кто жадно ловил игру его лживых слов: любители приторного меда остались там, за пределами дупла, оставив их наедине. Он был почти серьезен, почти искренен.
- Мне, Мятный, от тебя много не нужно. Но нужно племени. Дикая природа не терпит слабости. В дикой природе выживают сильнейшие. Древо - раненный зверь, загнанный в угол, придавленный к земле тяжелой лапой хвори. Мы больны мягкостью и состраданием, покорностью судьбе и готовностью подчиняться другим. Трупный яд точит нас изнутри - яд конечности, прогнившей до кости, волочащейся следом обременяющим грузом, не дающим сорваться с места и устремиться в погоню. Лисицы, попадая в капкан, отгрызают лапу, чтобы выбраться наружу. Мы же ждем, когда гниль доберется до головы, - на мгновение он утих, молча и немигая вперившись в лицо травника. Он слышал, как бьется собственное сердце внутри - сильно, размеренно, гулко отдаваясь в ушах. В нем не было волнения. В нем не было сомнения, что все, что происходит здесь, в обители травников, в святилище племени, было правильным, было необходимым, было уместным. Он упивался их безобразным деянием, упивался извращенной эстетикой их преступления, смаковал каждое мгновение осквернения чести и достоинства рабов Звездного племени одним своим присутствием. О, да. Грязь, чернь и скверна - все внутри них сплелось воедино, сомкнулось тугим комом извивающихся змей. Они оба - змеиное гнездо в обличии праведников.
- Соцветию на своем посту долго не протянуть. Я лично прослежу, чтобы путь ее закончился быстро, бесславно и так же печально, как и у ее предшественников. Тому, кто отказывается от славного, грандиозного будущего, места в нем нет. А что насчет тебя, Мятный? Готов ли ты занять место повелителя чужих судеб?