День. Такой, в общем-то, обычный, типичный для сезона Бурого Камыша. Серый и сырой, сочащийся влагой из каждой щели, словно кровью из ран. Не знаю, почему провела именно такую параллель, но на душе как-то неспокойно. Не видя этому объяснения, ведь всё должно быть гладко, как обычно, списываю приступ на обычные смены настроения, теплясь надеждой, что неприятный осадок скоро растворится, оставив лишь сладковатую пенку на стенках. Ветер грубовато ласкал подставленные ему бок, хвост отбивал незамысловатый ритм о землю, всё казалось мне до отвращения тихим. Мне, которой сейчас больше всего хотелось увидеть убегающих от краснопёрки косуль. Почему именно это? Не, не знаю. Наверное от того, что эту рыбу я ела на ужин, и послевкусие до сих пор массировало язык и нёбо; а что касается копытного, так судьба ещё ни разу меня с ним не сталкивала, а хотелось, знаете ли, узнать, что из себя представляет это создание. В общем, душа купалась в мире грёз, покуда папоротниковый взгляд буравил темнеющее небо. День, плавно перетекающий в вечер, день, ничем не запомнившийся и отпускаемый с грустью осознания, что вот-вот он оборвётся, не оставив ничего в памяти. Глупая, глупая девочка, как можно ругать постоянство? Не знаю, я просто могла, любила перемены, не осознавая в силу юности, что они тоже бывают разными, и снег вместо дождя любить можно, а вот расставание вместо ставшей обыденной встречи - боль, ожидать которую - грех. Но я не думала ни о чём таком в этот момент, зачем оно мне нужно? Просто бездельничала, ожидая заката, но зная, что это лишь первая сумерка, так что, ждать, когда небо полыхнёт огнём, придётся долго. Это не пугало, всё равно Сыч куда-то пропал с самого утра. Опять пропал, оставив меня одну. И даже Дубок растворился, что дало повод сникнуть окончательно. К друзьям, что доживали последние деньки в детской, в таком расположении духа идти было нельзя. Безысходность. Оказывается, она пахнет грязной землёй, в коей извалялся мой бок и живот. Надо бы вылизаться... Потом. Зеваю, сладко причмокиваю, нежась, но, словно по сигналу, легкомыслие улетучивается. Вернее, нет, не так, за что потом долго себя корила. Сначала проснулось любопытство, но вставать и делать что-то было слишком лениво. Я слышала голос Щуки, который звал на помощь, и это настораживало. Знаю этого котика поверхностно, но он казался мне слишком серьёзным, чтобы вот так вот резвиться посреди поляны, как котёнок. Лежу за кустом оруженосцев, потому не вижу, что происходит. С каждой минутой шёпот и суета тревожат всё больше, так что, в итоге перебарываю себя, поднимаюсь и рвусь к центру лагеря ловким прыжком. Несколько котов вносят кого-то в палатку целителя, судя по всему, дело плохо. Рыже-бурый хвост-метёлка, я узнаю его в любой ситуации. И лапы, на которые я приземлялась после прыжка, подкашиваются, а в глазах начинает рябить. Нет. Не верю, не могу поверить. Страшно, мне давно не было так страшно. Падаю, но не чувствую боли, вообще не понимаю, что раскорячилась, окончательно вымазав белоснежную шёрстку. Странный туман окутывает тело, унося его куда-то, в то время как разум несётся совершенно в другом направлении, и на фоне всей этой скачки диссонирует пустота перед глазами. Слышу гул голосов, их много, и все звуки сливаются в один, не разобрать. Шум накрывает, словно волна, он оглушает, так что я даже своего сердцебиения не слышу, хотя уверена, этот орган работает в усиленном режиме. Я - прострация, чувствую, как проходит сквозь меня ветер. Больше не бьёт, скользит. Мимо. Ничего не фиксирую, не помню, в горле пересохло. Понятия не имею, как встала и как добралась до куста боярышника, отдалённо чувствуя на шкуре сочувственные взгляды. Все знаю, он - мой наставник, но мало кто знает, что он - мой Воздух. Меня окутывают запахи трав, ягод - лекарственные сборы. И по меху блуждает добрый взгляд Течение, но и он добирается до меня сквозь молочную пелену, растеряв суть по пути. Ничего не соображаю, а в голову лезут мысли. Плохие, страшные. Того и гляди утянут куда-то во мрак, они такие липкие, такие злые. Я бы закричала, но в горле сухо, лишь стон вырывается, пробираясь сквозь стиснутые челюсти. Это чтобы не заплакать, но всё напрасно. Раз, два. Слеза, за ней ещё одна. Дорожки боли проложив, ручьи великие сложив, сорвавшись вниз и в плеск отдавшись, сбегают пламенем отважным. Смотрю на Него и не могу сдержаться. Тело, некогда могучее, бьёт дрожь, великолепный мех всклочен и пропитан кровью. Сажусь рядом, хочется прижаться, но страшно сделать хуже. Он весь растерзан, и я бы спросила, кто, если бы могла управлять мыслями. А какая-то другая я, там, в душе, холодно смеётся, спрашивая, страшно ли. Сжимаюсь, не в силах противостоять, и шепчу в ответ подтверждение. До ужаса боюсь потерять. Не сберегла, не сберегла свой Мир, хотя обещала быть Ангелом Хранителем. Обижалась, что не взял с собой, но что, если это была его последняя прогулка? Нет, так думать нельзя, только это не я, оно само. Тот самый, холодный, голос шепчет, издеваясь. Он чувствует слабость и старается поддеть, пока настоящая я там, в туманах, и не в силах вернуться. Слизываю кровь Его шерсти, но её так много. Задыхаюсь от медного запаха, давлюсь слезами. Трясёт, холодно, и кажется, что осталась одна в мире. Одна с этой болью, с этим злым голосом, с ужасающей картиной. С Его рваным дыханием. Не могу допустить, чтобы Он умер, обещала быть сильной, стать ей, не плакать, но не хватает выдержки. От привкуса крови уже мутит, но я продолжаю вылизывать его шерсть, желая устранить даже мельчайшие намёки на случившееся. Он весь в паутине, рана на ране. Не понимаю даже, в сознании ли он, вижу лишь расплывающееся буро-рыжее пятно. Сгорбившись у его морды, зарываюсь носом в ухо, отмаливая у Звёздного племени каждую следующую порцию воздуха, что должна была циркулировать в его лёгких. Дышу в самое ухо, надеясь влить в него свою жизнь, пусть спишут луны с меня, лишь бы зачислить ему. Хотя бы немного. Только бы не умер, он нужен мне, я не переживу этой потери. Он - Всё. И кажется, что это моя вина, всё, что случилось - моя вина. Шепчу, напевая, не понимая, откуда складываются в спутанном сознании эти строки. Если ты захочешь... Приглашу я к нам квартет сверчков. Пусть они сыграют... На волшебных листьях без смычков. Если ты заплачешь... Слезы вытру я тебе хвостом. Если ты замерзнешь, то включу я звезды... И Луну под куполом. Он обещал мне звёзды, но сейчас ничего не надо, лишь бы жил. Готова сидеть рядом с ним, вот так, хоть сотни лун, лишь бы дышал. Воздуха не хватает, и слёзы не останавливаются. Опять они, опять эти слёзы. И привкус соли на губах. И туман, много тумана. Зову. Как мне хочется, чтобы он очнулся, чтобы он был здесь, со мной. Или хоть кто-нибудь, но был. Кто помог бы разогнать туман и растворил мрак. - Сыч... Сыч... Сыч... Монотонно, умоляюще. И голос осип. Задыхаюсь, это всё от слёз. Так хочется прижаться, но некогда могучая фигура кажется слишком хрупкой, так боюсь, что он растает. Кто у меня есть, кроме него? Кому кроме него я нужна? Он ведь мой Смех, мой Луч. - Сыч... Сыч... Сыч... Вернись, не уходи. Я знаю, они зовут тебя, а жизнь на земле не сладка. Но вернись, чтобы сверчки пели только для нас, и снег танцевал вальс. Ты сам рассказывал мне, как оно выглядит. Хочу увидеть метель твоими глазами. Почему они больше не горят? Я хочу удержать тебя здесь. Ты слышишь? Но он молчит, а мне так нужно, чтобы хоть кто-нибудь услышал, ответил. Чтобы поддержал и дал надежду. В чём я виновата, что он ускользает? Ведь могу исправиться, лишь бы, приложив к груди ухо, услышать, как бьётся в ней сердце. Вольное, птичье. Гордого орла. - Ты ещё не отрастил крылья. Ты не можешь умереть, пока не сделаешь этого. Большие, разных оттенков коричневого, помнишь? И не рассказал мне, как выглядят далёкие леса. И форель мою не попробовал. Куда же ты? Бормочу что-то, но так легче, иначе боюсь сойти с ума. А ещё, кажется, что чем больше я зову, там скорее он вернётся. Где он сейчас, каково ему? Больно ли? Не знаю. Но мне больно. Сил нет даже на то, чтобы прижиматься носом к внутренней стороне уха, и морда безвольно падает на пол. Лежу рядом с ним. Лежу и уже не понимаю, жива ли сама. - Сыч?...
0
0
